Книга Героев не убивают - Елена Топильская

— Дорогая, ты перегрелась; про то, что он должен был тебе сказать, никто, кроме тебя, не знает. Какие у тебя планы на вечер? Ты, кажется, в театр собиралась? Вот и сходи, развейся, я тебя с удовольствием подвезу.

— Ну что ты, правда, Машка, — подхватил Панов, которому вовсе не улыбалось торчать тут до прибытия дежурного следователя, а потом еще заново описывать трупные явления, — в Джеймса Бонда заигралась? Кому он нужен, этот алкаш?

Они так на меня насели, что я устыдилась своей шпиономании.

Действительно, что это я зациклилась на этом Скачкове. Зато есть повод позвонить Энгардт. Набрав номер ее телефона, я сказала про смерть ее коллеги.

Конечно, Елизавета расстроилась, как любой нормальный человек, несмотря на то что пьяницу Скачкова она явно недолюбливала. Я не стала по телефону спрашивать у нее адрес оператора Васечкина, не желая смерти и ему, хотя сама над собой в душе посмеивалась. Мы с Энгардт договорились встретиться без десяти семь у входа в театр. Я с грустью подумала, что заехать домой переодеться я не успеваю, и Крушенков повез меня на Театральную площадь. По дороге он позвонил Царицыну и порадовал его новостью о гибели потенциального свидетеля. Царицын посочувствовал нам, но тут же похвастался, что на завтра вызвал мне Трубецкого в прокуратуру.

Сравнение внешнего вида Елизаветы Энгардт с моим, хоть она тоже объявила, что не успела переодеться, усугубило мой комплекс неполноценности.

Тем более что все, кто нас встречал на служебном входе и провожал по театру, Елизавету узнавали и бурно выражали по этому поводу восторг, а на меня смотрели как на горничную. Но поскольку у меня был богатый опыт общения с шикарной женщиной Региной, я привычно плелась в тени рыжеволосой Энгардт, уговаривая себя, что я пришла сюда спектакль посмотреть, а не себя показать.

Но Елизавета вела себя как настоящий интеллигентный человек. Когда мы уселись на отведенные для нас места, кстати, неплохие, и стали болтать, я отдала должное ее человеческому и женскому очарованию. Для начала мы перешли на «ты», по ее, кстати, инициативе. Разговаривать с ней было удивительно легко, мы сразу нашли взаимопонимание по совершенно разным вопросам.

Когда началась опера, я со злостью, обращенной к самой себе, отметила, что даже великолепная музыка и непередаваемые голоса исполнителей на фоне прекрасных декораций, не могут отвлечь меня от дурацких мыслей о работе. Я все время виртуально возвращалась в комнату Скачкова и на улицу перед ювелирным магазином, где он сообщил мне такую важную информацию. Елизавета один раз даже пихнула меня в бок, заметив, что я где-то витаю. А в антракте предложила прогуляться до буфета. Я согласилась, думая, что бокал шампанского поможет мне расслабиться. Но дойдя до буфета, мы приуныли:, было похоже, что вся эта толпа заняла очередь к прилавку еще до начала спектакля. Однако переживали мы недолго. Кто-то тронул Елизавету за плечо. Мы обернулись обе; сзади стоял уже знакомый мне Трубецкой. Одет он был опять в какие-то богемные балахоны и стал чем-то меня раздражать в ту же самую секунду, как на него упал мой взгляд.

— Лизонька, голубушка, как я рад тебя видеть! — Он, так же, как и в коридоре телецентра, припал к ее рукам. Но через некоторое время соизволил отвлечься на меня. — Познакомь меня с твоей очаровательной подругой…

— Мария, — представила меня Энгардт, правда, без особого удовольствия.

— Герман. — Он посмотрел на меня обволакивающим взглядом и припал теперь уже к моей руке. — Чудесно; девушки, а не выпить ли нам за встречу по бокальчику хорошего шампанского? — И он повлек нас мимо очереди за шампанским в какие-то кулуары.

— А ты здесь один? — успела спросить Елизавета, и Трубецкой небрежно кивнул куда-то себе за спину. Мы обе, как по команде, проследили за направлением его кивка и увидели грустно стоявшую у окна молоденькую девушку.

Она выглядела очень красивой, одета была в необычное длинное платье и потрясающе причесана.

— А-а… — заикнулись было мы с Энгардт хором, но Трубецкой не дал нам продолжить:

— Подождет.

— Какая красивая у вас спутница, — не удержалась я, — и прическа у нее, пожалуй, даже лучше наряда.

— А! — махнул он рукой. — Она модель, сегодня — прямо с парикмахерского конкурса. Сто пятьдесят шпилек в голове.

— Бедненький, — непередаваемым тоном отозвалась Елизавета, — ты до утра будешь эти шпильки из нее выковыривать…

— А ей завтра опять на конкурс, — точно таким же тоном отозвался Трубецкой, — поэтому я буду иметь ее стоя.

Между ними проскочила такая искра, что я с трудом удержалась от вопроса, не мешаю ли я им. Мы оказались в администраторской, где не заставили себя ждать шампанское и бутерброды с икрой. Когда я допивала второй бокал, отмечая, что шампанское действительно превосходное, у меня мелькнула мысль допросить Трубецкого прямо здесь, но я эту мысль отогнала, поскольку его завтрашний шок по прибытии ко мне в кабинет может дать мне хоть какое-то преимущество.

После третьего звонка мы отставили бокалы и двинулись в зал. Девушка, покорно ожидавшая своего рыцаря, вместо того, чтобы врезать ему по морде, вся прямо засветилась при виде Трубецкого. Он приобнял ее за талию и повел, нашептывая что-то на ушко, — может, извиняясь, а может, говоря гадости.

Но это было еще не все. Поскольку начался спектакль, обсудить Трубецкого мы с Елизаветой не успели. А после спектакля Герман ждал нас на улице. Он махнул рукой в сторону черного джипа и любезно предложил нас подвезти, куда мы пожелаем. Я было обрадовалась, но тут вдруг взбрыкнула Елизавета. Она в довольно резкой форме посоветовала ему не перегружать свой транспорт дамами и, дернув меня за руку, потащила на проезжую часть, где в мгновение ока остановила проезжавшую автомашину, запихнула меня туда, и мы так резко рванули с места, что я даже не успела увидеть разочарованного Трубецкого.

Буквально через пять минут мы остановились на углу Измайловского и Москвиной, и Елизавета вытащила меня из машины.

— Маша, зайдем ко мне? Мне надо успокоиться, а одна я буду на стены бросаться…

Разве могла я оставить Елизавету в такую трудную минуту? Конечно, я согласилась, и вскоре мы уже пили мартини на ее кухне.

— Нет, Маша, ты не представляешь, сколько крови он у меня выпил, — жаловалась Елизавета.

— По-моему, он до сих пор к тебе неравнодушен.

— Да-а, неравнодушен! Это он мягко стелет, а сам только и смотрит, как бы побольнее укусить, куда бы вцепиться! Ты не представляешь, что это за змей!

— Лиза, а ты? Почему ты не можешь спокойно к нему относиться?

— Я?! Я не могу ему простить!.. Если бы ты знала, как он об меня ноги вытирал!..

— Лиза, я не могу себе представить, чтобы кто-то вытирал об тебя ноги!

Вот я — это другое дело…

— Ха! Да об меня вообще всю жизнь мужики ноги вытирают, как о половую тряпку, — пьяным голосом пожаловалась великолепная телезвезда.