Книга Точка невозврата - Полина Дашкова

– Это В.И. Ульянов заявлял в конце семнадцатого года, едва получив власть. Верить в это искренне возможно только будучи безграмотным тупицей. Не веря, провозглашать это публично возможно, если глубоко презираешь и считаешь тупицами всех людей поголовно. Вообще, по степени снобизма и презрения к простолюдину никакая аристократия не сравнится с ними, борцами за освобождение и счастье трудящихся.

Он опять стал читать, уже из другого тома, но так же резко и картаво:

– «Мы слабы и глупы, мы боимся посмотреть в лицо низкой истине. На необъятных пространствах, на которых уместились бы десятки громадных культурных государств, царит дикость. Мыслимо ли осуществление непосредственного перехода от этого преобладающего в России состояния к социализму? Неужели не ясно, что в материальном, экономическом и производственном смысле мы еще в преддверии социализма не находимся?! Разве может рабочий управлять государством? Практически люди знают, что это сказки».

Федор Федорович захлопнул книгу, и она мгновенно исчезла. Он взглянул на меня, уже не так хмуро, и спросил:

– Где же идея? Где пресловутый бешеный фанатизм Ленина? Разве фанатик способен так запросто отречься от своих иллюзий и объявить их сказкой, глупостью?

– Ленин столько писал и болтал, что мог запутаться в собственных текстах, – осторожно заметила я, – вчера говорил одно, сегодня другое, завтра третье и забывал, так же как забыл фамилию Кобы.

Агапкин упрямо помотал головой:

– С фанатиком такого не случается. Версия фанатизма так же достоверна, как версии сифилиса, черной магии, как заговор евреев, остзейских баронов, британских лордов. Масоны, мировая закулиса и тому подобное. Ты обратила внимание, что всякая попытка логически объяснить причины захвата власти большевиками и последующего воцарения Сталина приводит к построению очередной системы параноидальных идей?

Мне пришлось согласиться, я молча, уныло кивнула.

Агапкин одобрительно хмыкнул и выдал очередную цитату из «Руководства по психиатрии»:

– «Если нам даже кажется иногда, что работа мысли идет усиленно, то это объясняется отпадением тормозящих моментов, а никак не повышенной продуктивностью работы мысли. Здоровый много не скажет, из внимания к другим или к себе, или из-за того, что критическое чувство ему не даст этого сделать. Больной со скачками идей идет напролом, сомнения его не смущают, или их у него вовсе нет, он не признает неловкости».

– Ну вот, значит, все-таки большевизм – болезнь, психическая патология, – не унималась я, – бредовые идеи и слепая вера в них.

Я взяла из рук Агапкина «Руководство». На миг у меня возникло опасение, что книга исчезнет. Но ничего не случилось. Увесистое, добротное издание много лет стояло у меня в кабинете на полке, я иногда в него заглядывала, особенно часто, когда писала «Легкие шаги безумия» и «Вечную ночь», романы, в которых действовали персонажи-психи.

Книга легко, послушно открылась на нужной странице.

– «Бредовыми идеями мы называем те неправильные представления, которые создались не на почве недостаточной логики, а на почве внутренней потребности».

– На почве внутренней потребности, – спокойно повторил Агапкин. – Что касается Ленина, он был игрок, авантюрист, с чертами психопатической личности сутяжного типа.

Книга опять оказалась в руках Федора Федоровича, он легко перевернул несколько страниц и прочитал:

– «В характере сутяг отмечается резко повышенная самооценка; соединение впечатлительности, грубости и высокомерия. Их дело кажется им всегда делом справедливости. Все действия других людей, идущие вразрез с их требованиями, они воспринимают как козни, как личное оскорбление».

– Вы назвали его сутягой. Допустим, такие черты у него имелись. Но разве не власть была его главной внутренней потребностью?

– Да, ему хотелось власти, он много болтал об этом, пока гулял по альпийским лугам, катался на велосипеде по Мюнхену, Парижу и Вене, строчил статейки, цапался с меньшевиками и пополнял партийную кассу. Но он понятия не имел, что такое власть в России. В октябре 1917-го он схватил, что плохо лежало. Оказалось, что это Власть. Он был жадный и самоуверенный человек, вот и схватил, не подумав о возможных последствиях для себя лично, для собственного здоровья. Реальная власть, в отличие от гипотетической, была ему не по силам, он надорвался до смерти, очень скоро.

Действительно скоро. Ленин сумел удержать власть с октября 1917-го по январь 1924-го, срок совсем не долгий, а если вычесть последние года полтора, когда он смертельно болел и уже вовсе не властвовал, получится того меньше. Лет пять. В масштабах истории это пшик, мгновение.

– Главной внутренней потребностью Ленина была борьба, склока, разрушение, – продолжал Агапкин, – все то, что создавало иллюзию активной деятельности и собственной значимости. Владимир Ильич был азартен и амбициозен, а делать ничего толком не умел. Профессию юриста так и не освоил, писал скверно, скучно, говорил картаво, путано. Конспиратор был отличный, что правда, то правда, ну и деньги...

– Погодите! – Я не выдержала, перебила: – Он заводил толпы на митингах, значит, все-таки был талантливым оратором.

Агапкин снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Это в советских фильмах толпы беснуются, стоит Ленину выйти на трибуну и крикнуть: «Това-ищи!» Да, в семнадцатом толпа легко заводилась, но не от речей очередного оратора, а от самой себя. Толпа была вроде пьяной истеричной бабы, собственных мыслей и политических предпочтений не имела, в башке каша из лозунгов, во рту каша из семечек и мата. Между прочим, Керенский, Троцкий, Маня Спиридонова орали куда успешней Ленина, им хлопали шибче.

– Хлопали, может, и шибче, – согласилась я, при этом улыбнувшись также снисходительно, – однако победил Ленин.

– Что значит – победил? Кого?

От этого вопроса я растерялась и не нашла ничего лучшего как выпалить:

– Всех!

Агапкин смотрел на меня молча, с жалостью и любопытством. Поняла ли я, какую чушь сейчас сказала?

Конечно, поняла. Побеждать в России в семнадцатом году было уже некого. Случаются такие особенные моменты в истории, когда на политической сцене, которую уместней бы назвать «эстрадой», появляются нелепые фигуры, маленькие бойкие чертики. Они выпрыгивают ниоткуда, начинают действовать вроде бы нелепо, вопреки всякой логике, с неясными мотивациями. Ленин, как и Керенский, всего лишь маленький бойкий чертик. А вот Оська Корявый – черт огромный. Явление Сталина – грандиозное и непоправимое следствие тех самых «мизерных причин».

– У Кобы – да, внутренней потребностью была именно власть, единоличная и беспредельная. Это называется бредом величия, – устало пробормотал Агапкин и опять открыл «Руководство по психиатрии»:

– «Настоящий бред представляет ряд степеней от легко возможного через еще мыслимое до идеи, что больной сам есть Бог и Верховный Бог».