Книга Бриллиант в мешке - Юлия Винер

– Здесь нету.

Моти подумал-подумал и говорит:

– Ты сказала, положи на каталку в ноги, я и положил.

– На эту каталку? Моти опять подумал:

– Вроде на эту. Их тут две было, вторую Шуки забрал. Ну, так и есть. И где теперь искать?!

Тут прибегает мой зелененький врачишка и издали еще кричит здешнему врачу:

– Ну, что мой спондилайтис?

А тот ему:

– Погоди, обработаю показания. Определенно могу сказать одно, спондилайтис ярко выраженный, а перелома что-то не нахожу.

– Ну, давай обрабатывай, должен быть! – И ко мне: – Видишь, ты какой, никто не может найти. Что делать будем?

Весело так говорит, а мне не до веселья. И перелома не найдут, и фото пропало, а с ним и остальное.

– Что делать будете, – говорю мрачно, – это вам решать. Домой, что ли, пошлете?

– А ты, – говорит, – домой хочешь?

– Надо, так и пойду. Только фотографию мою найдите.

– Надо? – И смеется. – Кому это надо, чтоб ты дома от гангрены скончался? Или просто от болевого шока? Мне не надо. Будем искать.

И хочет бежать дальше, но остановился и спрашивает:

– Какую фотографию?

Сестра ему объяснила.

– Ого! – говорит. – Свадебная фотография. Ты, значит, к нам собрался всерьез и надолго!

– Как мог, так и собрался, – отвечаю. Очень уж мне скверно было. И снимок, между прочим, жалко, у меня другого нет.

Он ко мне опять поближе подошел и говорит, не смеется уже:

– Ты не сердись, случай твой действительно серьезный. Мы потому и перелом не можем отыскать, что в суставах сильные изменения, затемняют картину. Но найдем, не беспокойся. И ногу починим, я знаю, как тебе ноги нужны. И фотография твоя отыщется, куда ей деваться? Вот сестра поищет, верно?

По голове меня потрепал и убежал. И хоть вижу я, что не очень-то эта сестра станет искать, но ободрил он меня не передать как. За симулянта считаться удобно, когда не очень страдаешь, а когда на самом деле такая боль, то сильно угнетает. А он серьезность признал, и у меня сразу повысилось настроение. Как будто он мне что-то ценное дал. Смешно человек устроен, очень ему хочется из общей массы выделиться, хоть чем-нибудь, хоть серьезной болезнью. Тем более в больнице.

Теперь только фотку найти, действительно, куда ей деваться?

19

В любой большой больнице главное место – это коридоры, а в этой особенно. И возят тебя, и возят, с этажа на этаж, направо, налево и кругом, из одного коридора в другой, как только не запутаются. А ты лежишь, только стены мимо несутся.

С этими стенками не соскучишься, все сплошь увешаны картинами, прямо тебе музей. То есть репродукции, но качество высокое, совсем как настоящие. Я их еще в прошлый раз подробно изучил, в основном художники по имени Шагал и Миро, хотя есть и другие. На каждом этаже Шагал-Миро, Миро-Шагал, но они оба много картин нарисовали, поэтому разнообразие все же есть.

Насчет Шагала трудно сказать, что такое, все как-то не по жизни, косо да криво, и много всего без порядка навалено. То ли он рисовать не умел, то ли не совсем в себе был, а, говорят, знаменитый. Зато Миро мне очень нравится, и я даже думаю панно сделать по какой-нибудь его картине. Работа отчетливая, и цвета чистые, и понимать ничего не надо, просто красивое человек рисовал.

Пока Моти вез меня по этим коридорам, я с ним договорился, что он сразу пойдет искать Шуки с его каталкой. Оказался наш человек, и тоже Михаил как я, но его для отличия перекрестили в Моти, потому что у них там среди низшего медперсонала очень уж много Миш.

В общем, закатил он меня обратно в приемный покой. Значит, я все еще по-прежнему здесь на птичьих правах. А совсем поздно уже, и травмированных стало прибывать гораздо меньше, но свет горит вовсю, как раньше. Так, видно, и придется здесь ночевать.

Подходят Галина с Азамом и, слышу, между собой спорят. Вернее, Галка на чем-то настаивает, а Азам мягким своим голосом ее убеждает:

– Пусть пока спокойно полежит.

А она:

– Да пусть себе лежит спокойно, но зачем чтоб время зря проходило.

Он опять:

– Нет, не надо его сейчас беспокоить.

– Какое ему беспокойство? Смешной ты человек, Азам. Сами все сделаем, а он выздоровеет и как раз на готовенькое придет.

Моти-санитар мне шепчет:

– Это твоя дочка?

– Ну да, – говорю и поторапливаю его, чтобы скорей шел искать.

– Во даешь! А парень этот ей кто?

Я как бы не слышу, от боли мучаюсь.

– Он что, араб?

Я постанывать начал и прошу его, чтобы шел скорее и по дороге сказал там, кому надо, чтоб укольчик сделали. А он на Галину мою уставился и никак не может уйти.

Я ему говорю тихо:

– Найдешь портрет, познакомлю. Беги, ищи скорей.

Не идет. Говорю:

– Стольник дам. Беги.

Ушел наконец.

Галина наклоняется ко мне и говорит:

– Утром обещали перевести тебя в палату. А пока мы с Азамом с тобой посидим. И братишка утром придет. Ты кушать будешь? – поднимает поштучно с подноса и показывает мне манную кашу подсохшую в голубой мисочке, половинку зеленого перца, плавленый сырок в обертке и баночку йогурта.

– Не буду, – говорю. – Я бы чаю выпил, и таблетку какую-нибудь посильнее. Еще лучше, укол. Не могу больше терпеть.

Азам пошел за чаем, а она оправила мне постель, носки надела, а то ноги занемели и мерзнут, несмотря на теплую погоду. Я все лежу, как мне доктор Сегев показал, на боку и прижимаю колено к животу, но уже мало помогает. Она подперла мне подушкой больное бедро, волосы рукой пригладила. И присела на кровать рядом.

Присела, и чувствую, собирается с мыслями заговорить со мной о деле.

– Папа, – говорит, и по тону слышу, что не ошибся.

Я ее сразу перебил:

– Матери сообщила?

– Я раньше звонила, никого не было. Видно, гулять ушли. А теперь уже поздно.

– Гулять? Когда это твоя мать гулять ходила?

– А вот теперь ходит.

– Ну, предположим. На отвечалку наговорила?

– Знаешь, неудобно как-то, она ведь там не одна. И чего ее посреди ночи дергать. Утром сообщу.

– Неудобно! Отец в тяжелом состоянии, а ей неудобно! Она тебе этого не простит.

– Авось простит.

– Ну, так я не прощу.

– Ладно, папа, – говорит решительно. – Я понимаю, тебе больно, и ты говоришь сам не знаешь что. Сейчас тебе сделают укол, будешь спать. Но сначала…