Книга Римский Лабиринт - Олег Жиганков

Она вспоминала, как шла, бежала вприпрыжку по узенькой, едва различимой в высокой траве тропинке через раздольное поле, а в руке у неё была корзинка с лесной земляникой, — и напевала «э-тискет, э-таскет». И песенка эта уносила её в мир больших городов, блестящих машин, которыми запружены улицы, в мир маленькой негритянской девочки. Но потом Аня возвращалась на родную землю, слушала, как шепчутся о чём-то берёза с дубом, как ветер играет с полем, причёсывая отливающие серебром макушки колосьев. Она смотрела, как лениво на небе играют в «догонялки» белые облака, как солнышко прячется за них и через минуту появляется вновь — ослепительное, горячее. Она слушала перекличку птиц, наблюдала, как носятся они над полем, ловко хватая на лету несчётных мух и комаров. И ей было хорошо…

Когда она закончила свой нехитрый рассказ, ей показалось, что в Винченцо что-то переменилось. Будто пропала куда-то искусственная, показная лёгкость, которую она почти что успела принять за его настоящее лицо. Они сидели за белым столиком, обдуваемые прохладным ночным бризом, и с каждой минутой становились всё ближе и ближе друг ко другу.

— Теперь твоя очередь, — сказала она. — Расскажи мне какое-нибудь воспоминание из своего детства.

Он задумался на минуту.

— Наверное, первое, что мне приходит на память из детства, — начал он, — это то, как мать водила меня по картинной галерее палаццо, и мы останавливались перед портретами кардиналов и генералов, баронов и князей, и баронесса рассказывала мне, иногда часами, истории этих людей. Так я учил историю моей страны — по моим родственникам.

В его речи не было и намёка на жеманство и хвастовство. Анне даже казалось, что она чувствовала в голосе скрытую грусть.

— Мне больше всего не нравилось, — продолжил Винченцо, — что за мной повсюду кто-то ходил — слуга, лакей, охранник. Как будто кто-то мог меня украсть. Мне от них проходу не было, и я убегал, придумывая для этого разные способы. Правда, мне было немного жаль их — им потом здорово доставалось от баронессы. А потом я пошёл в школу — и это было здорово. Там за мной никто не следил, и я носился с другими мальчишками и делал всё, что делают в таком возрасте. После школы, грязного и растерзанного, меня подбирал шофёр на лимузине. Я всегда просил забирать меня в стороне от школы — чтобы ребята не видели. Но они всё равно видели и дразнили меня аристократом. Мы снова дрались, а потом мирились, и так день за днём…

Общаться им становилось всё легче. Они как-то почти сразу, без долгой и мучительной прелюдии, смогли заговорить о том, что их действительно интересовало. И если бы Анна не вынуждена была многое замалчивать и умышленно вводить его в заблуждение, то разговор, наверняка, стал бы ещё теплее.

— Когда-то в детстве, — вспомнила она, — я смотрела фильм — старый-престарый фильм. Он назывался «Римские каникулы». Мне так хотелось тогда перенестись в Рим! После этого фильма я стала учить итальянский.

— И что же, все твои мечты сбываются? — поинтересовался Винченцо.

— Это мне ещё предстоит узнать.

— То-то мне всё казалось, — сказал он, — что ты напоминаешь мне сбежавшую принцессу. Ты сжилась с нею, стала ею.

— Разве можно стать принцессой без рода? — засмеялась Анна.

На её смех повернулись сразу несколько голов. Впрочем, Анна уже заметила, что со многих столиков люди нередко бросали на них взгляды. Она была уверена, что смотрели больше на Винченцо, чем на неё, — притом смотрели как женщины, так и мужчины. Вот и сейчас они все перевели взгляд на него, воспользовавшись её смехом.

— Баронесса не раз говорила мне о том, что благородство — качество приобретённое, — заметил он.

— И чем же оно приобретается?

— В случаях с дамами — красотой и умом.

Анна одарила его благодарной улыбкой.

— Но разве не распространяется то же самое правило и на мужчин?

— Представь себе, только до определённой поры, — ответил Винченцо. — Баронесса раскрыла мне истинный секрет мужского благородства, которым я, кстати, не слишком овладел.

— И в чём же этот секрет?

Подошёл официант и налил им в бокалы ещё вина. Часть публики, особенно успевшая уже хорошо выпить и закусить, танцевала под попурри современной музыки, которую играл оркестр.

— Из поколения в поколение джентльмены были всадниками, — сообщил Винченцо, отпивая из своего бокала.

— И что же? — не поняла Анна.

— Наездник управляет конём, перемещая вес своего тела, делая ряд неуловимых для глаз, неосознанных порою, но точных и выверенных движений руками, ногами, ягодицами, корпусом, пальцами, головой. Он управляет живым существом — зверем — и сам уподобляется ему, становится… породистым животным. У него начинает вырабатываться уверенность в поведении, граничащая с безрассудством и беспечностью. И весь этот опыт скачек передавался другим поколениям — и в поведении, и даже в мышлении.

— Интересная версия, — заметила Анна. — По ней должно получаться, что гунны были ещё большими джентльменами, чем римские патриции.

— Может поэтому они и завоевали Рим, — отозвался Винченцо.

— А моим конём всегда был компьютер, — вздохнула Анна.

Посидев ещё с полчаса и допив вино, они оставили шумное место и вышли на ночные улицы Рима, которые к тому времени уже скинули с себя пыльные дневные платья и нарядились в прозрачную одежду электрического света. Так переодеваются в вечернее платье светская львица или путана, ночная бабочка. Здания, колоннады, памятники, фасады, мосты, ступени — всё это так искусно подчёркивалось светом, что город виделся совсем иным, нежели днём. Лучи прожекторов выхватывали особенности архитектурных композиций, мимо которых люди обычно проходят, не замечая. Анна не знала, какому Риму больше верить — дневному или ночному.

На улице было почти так же шумно, как в ресторане. Уличные фонари ярко светили, и отовсюду лилась весёлая, беззаботная музыка. По обеим сторонам бульвара люди сидели в кафе, танцевали, продавали что-то и покупали. Беззаботное веселье, казалось, было разлито в воздухе. Винченцо и Анна свернули на узкую Виа дель Портико д'Оттавиа, на которой, несмотря на поздний час, большая часть магазинов оставалась открытой. По какой-то непонятной для Анны причине Винченцо казался задумчивым, так что они шли молча.

— Это старое еврейское гетто, — сказал наконец Винченцо, когда они миновали крошечную пиаццу Маттеи с четырьмя бронзовыми мальчиками, резвящимися в фонтане. — В 1943 году все две с лишним тысячи евреев, которые здесь жили, были сосланы в лагеря смертников.

Жизнь вокруг так и бурлила, так и утверждала свои права, и трудно было поверить, что чуть более полувека назад такие же цивилизованные, жизнерадостные люди могли послать тысячи других людей на смерть только за то, что те принадлежали к другой нации. Анна подумала про Толяна. Ведь он тоже был отчасти евреем. «Хорошо было бы позвонить ему», — мелькнуло у неё в голове. Он знает, что она в Риме, и наверняка волнуется за неё. Анна ничего не говорила ему о своём задании, но Толян шепнул ей на ушко, когда вёз в аэропорт: «Если только твои секретчики удумают как-нибудь тебя подставить, я им этого не спущу». Анна никогда не говорила ему, что работает на спецслужбы, но Толян и так знал.