Книга Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

— Суп у нее горит… Врет, сволочь, просто слушатьнадоело, — сказала бабушка, положив трубку, и подбородок ее еще раззапоздало свело судорогой. — Кому охота про чужое горе слушать. Всеэгоисты, предатели кругом. Один ты, солнышко мое, рядом, а больше мне никого ине надо. Пусть подавятся вниманием своим… Хотя ты тоже, как они, —добавила вдруг бабушка с горьким презрением. — Мать придет, кипятком передней ссышь: «Мама, мама!» Продашься за любую игрушку дешевую. Все мои слезы, всемои нервы с кровью за машинку копеечную продашь. Тот еще иуда! И тебе не верю…

Вечером, когда на экране телевизора появились предвещавшиепрограмму «Время» часы, давно уже спокойная бабушка сказала:

— Девять часов. Где, интересно, бздун этот старыйходит? Пора бы уже закругляться с посиделками.

Бабушка взяла стоявший возле дивана на полу телефон инабрала номер.

— Леша. Добрый вечер, — сказала она втрубку. — Моего позовите на минутку… Нету? А давно ушел?.. Как не заходил?Сегодня не появлялся?.. И не звонил?.. Нет, я так. Если вдруг объявится,скажите, чтоб мне перезвонил.

— Куда же он делся? — встревожилась бабушка, когдапрограмма «Время» закончилась. — Дай-ка еще позвоню. Там он сидит, где емубыть? Просит, чтоб не подзывал… Леша, это Нина, Сени жена, опять. Его правданет, или он вас просит не подзывать?.. Нет и не было? Ну извините еще раз…

Когда закончился вечерний фильм, бабушка забеспокоилась нена шутку.

— Ночевать ему негде, идти не к кому, что ж с нимтакое? — тихо бормотала она про себя. — В гараже, что ли, сидит,дурак старый?

Бабушка выглянула в окно. Железные двери гаража тусклоосвещал свет уличного фонаря.

— Наверняка там сидит, больше негде, — сказалабабушка, отходя от окна. — Пойду позову.

Бабушка надела шубу, повязала платок и отправилась на улицу.

— Господи боже мой! — причитала она,вернувшись. — И гараж заперт! Куда же он делся?! Матерь Божья, заступница,спаси, сохрани и помилуй! Двенадцатый час, нет старика! Садист бессердечный, нипозвонить, ни предупредить! Что с ним, господи? Где он?! Сашенька! —бросилась бабушка ко мне. — Позвони ты еще раз Леше этому. Там он сидит,негде ему быть больше. Позвони, скажи, баба волнуется, просит дедушкувернуться. Он со мной разговаривать не хочет, твой голосок услышит, подойдет.Скажи ему: «Дедонька, вернись, мы тебя ждем». Баба плачет, скажи. Попроси еголасково, он тебя послушает, вернется. Скажи: «Ради меня вернись, я тебя люблю,не могу без тебя». Скажи: «Спать без тебя не можем». Позвони, Сашенька, янаберу тебе…

 

Дедушка сидел у Леши.

— Ну ты сказал, что меня нет и не было? — уточнялдедушка, потягивая неумело смятый «Казбек».

— Сказал, сказал, — успокоил его Леша. — Незнаю, где ты, не говорил с тобой и вообще неделю тебя не видел.

— Ну, она поверила?

— Сколько можно, Сень? Успокойся! Я два раза сказал,что тебя нет. Третий раз позвонит, вообще трубку не возьмем. Полдвенадцатого, яуже мог и спать лечь.

— Извини, Леш, я вообще, наверное… — засуетилсядедушка на стуле.

— Сиди, — снова успокоил его Леша. —Останешься ночевать, как договорились. На диване ляжешь, хоть два дня живи. Но,Сень… Больше не могу, извини. Привык я один, тяжело мне, когда кто-то вквартире. Спать не могу.

— Нет, нет, до завтра только, — замахал дедушкаруками и обсыпал свои брюки пеплом. — Пусть думает, что я уйти могу. Вродемне есть куда, не только к тебе. — Дедушка глубоко вздохнул. — А насамом-то деле, Леш, некуда мне идти… И дома нет у меня. Концерты, фестивали,жюри какие-нибудь нахожу себе — только бы уйти. Сейчас в Ирак полечу на неделюнашего кино. Ну на кой мне это в семьдесят лет надо? Она думает, я престижкакой ищу, а мне головы преклонить негде. Сорок лет одно и то же, и никуда отэтого не деться. — В глазах у дедушки появились слезы. — Самому насебя руки наложить сил нет, так вот курить опять начал — может, самокак-нибудь. Не могу больше, задыхаюсь! Тяну эту жизнь, как дождь пережидаю. Немогу! Не хочу… — Дедушка вдруг расплакался, как ребенок, и уткнулся лицомв ладонь.

— Ну-ну… — ободряюще похлопал его по плечу Леша.

— Не хочу! Спать ложусь вечером — слава богу денькончился. Просыпаюсь утром — опять жить. И давно уже, Леш, давно так. Не могу…А не станет меня, кто их кормить будет? — сказал дедушка, убирая от лицаруку. Залившие на секунду лицо слезы впитались в морщины, и то, что дедушкаплакал, видно было только по мокрой ладони и набухшим влажной краснотой векам,которые дедушка на секунду зажмурил, будто хотел отжать. — Она же дня всвоей жизни не работала, не знает, откуда деньги берутся. Всю жизнь я работаю,всю жизнь ее содержу. И всю жизнь не такой, плохой… Первое время думал,привыкну, потом понял, что нет, а что делать, не везти же ее в Киев обратно.Потом Алеша родился, тут уж что раздумывать. Пара мы, не пара — ребенок наруках, жить надо. Я и смирился, что так будет. Потом война. Алеша умер, Оляродилась. Жил как живется, даже, показалось, привык. А после больницы, как я еезабрал в пятидесятом году, — все, на том жизнь и кончилась. С утра до ночиупреки-проклятья. Хоть беги! И была мысль. Мне говорил мужик один, его тоже женазаедала: «Будет только хуже. Пока молода, оставь ей все и уноси ноги!» Я емусказал: «Как я могу? Она мне двоих детей подарила. Одного ребенка похоронила,второй болеет, работать она не может — как я ее брошу?!» Так и остался, по сейдень терплю. А мужик тот свою жену бросил, так его через год инсульт хватил. Всорок восемь лет каюк, вот так. Видно, есть Бог на свете.

— Не знаю… — задумчиво сказал Леша, доставая извазочки шоколадную конфету и подвигая вазочку дедушке. — Может, и есть,только не по уму он как-то все делает. За что вы оба маетесь? Живут же другиенормально.

— До других мне дела нет, — перебил дедушка, и налице его мелькнула обида, — а я, маюсь не маюсь, до семидесяти лет дожил.Пусть плохо, но все ж лучше, чем в сорок восемь сдохнуть. И всегда знал, чтожена верна. И сам не изменял ни разу. Да что мы, Леш, говорим с тобой! Такаяжена, сякая — сорок лет прожито, какую Бог послал, такая есть. Я вот наконцерты уезжаю, в тот же день думаю, как она там одна, что с ней. В гостиницуприеду, позвоню. Узнаю, что с ней все в порядке, и сплю спокойно. Срослись мы,одна жизнь у нас. Тяжелая, мука, а не жизнь, но одна на двоих и другой нету. Ас ней, Леш, очень тяжело. Она меня, к примеру, клянет, что я зубы ей не сделал.Раз двадцать пробовал в поликлинику отвезти, с врачами договаривался, но у нееже все приметы какие-то, черт бы их побрал! То день не тот, то врач не тот, тоноволуние, то полнолуние… Такое впечатление, что специально морочит, чтоб потомсо свету сживать. Какую-то глупость выдумает и проклинает, требует, чтоб такбыло. Даю ей деньги — прячет по всей квартире так, что не найдешь потом. Самесли в одно место положу, вынет, переложит. Сегодня шел в магазин запродуктами. «Эту сумку не бери, возьми ту». — «Почему ту, Нина?» — «Этаоборвется». — «Ну почему же она оборвется, я все время с ней хожу». —«Нет возьми другую, эта плохая». И я знаю, что идиотизм это, а делаю, как онаговорит, потому что жалко ее. Может, я правда без характера, поставить себя несумел, но что себя перед ней ставить, если больной психически человек? Она жене понимает, что глупость требует, думает, так в самом деле надо. И первая жестрадает, если что не так. Нормальный человек руку потеряет, не будет такпереживать, как она, если Саша не в ту баночку для анализа написает. Все времяподстраиваться приходится, со всем соглашаться. Как сам еще с ума не сошел, незнаю. Иногда срываюсь, как сегодня, потом сам же виню себя за это, места ненахожу.