Книга Карающий ангел - Елена Ярошенко

Шёнеберг упал на стул, лицо его приняло обреченно-горестное выражение, а пальцы мелко затряслись.

Я сочла возможным прервать свою речь, чреватую приступами косноязычия, и скорбно обратилась к вошедшим:

— Вот, господа, доктор не хочет нам помочь…

Шёненберг издал нечленораздельное бульканье:

— Я… Вы… Нет… Поскольку… Гм… Да…

Михаил молча подошел к столу и ударил по нему кулаком.

От удара подпрыгнули все предметы, находящиеся в комнате, включая меня, Щербинина, Шёненберга и револьвер в Марусиных руках.

Я невольно взглянула на Михаила с восторгом — не так много мужчин на свете, способных вложить в свои действия столько души.

Шёненберг покрылся красными пятнами и зарыдал хватающим за душу голосом:

— Извольте, извольте, я все, все скажу! Но вы губите меня, губите! Мне останется только застрелиться!

Далее последовал крайне сумбурный и сбивчивый монолог, из которого следовало, что смерть госпожи Терской-старшей носила насильственный характер и симптомы отравления для опытного врача были очевидны.

Но путем шантажа Шёненберга вынудили подписать свидетельство о смерти от сердечного приступа. Он угодил в совершенно безвыходную ситуацию — проклятые злодеи узнали, что он держит подпольный кабинет, где оказывает за большие деньги определенные услуги дамам и девицам из хорошего общества, попавшим в интересное положение в неподходящий момент. Придание подобных обстоятельств огласке имело бы губительные последствия — лишение медицинской практики, суд, Сибирь…

Он вынужден был пойти на подлог. Однако с тех пор на его жизнь уже дважды покушались, и нет никаких гарантий, что следующее покушение не окажется удачным. Удачным для убийц, конечно…

— Господин доктор, я прошу вас изложить все это в письменном виде. А присутствующие при нашем разговоре свидетели удостоверят вашу подпись. Михаил, будьте добры, предложите доктору бумагу и перо.

Надеюсь, что мое лицо в протяжение разговора сохраняло нужное зловеще-строгое выражение.

— Вы хотите, чтобы я сам подписал себе приговор! — Шёненберг залился такими горькими слезами, что мне, несмотря ни на что, стало его жалко.

— Не надо так отчаиваться! Предмет шантажа вы можете не указывать, мы со своей стороны тоже не станем раскрывать ваши позорные тайны. Укажите, что преступники угрожали вашей жизни или жизни кого-нибудь из ваших близких и таким образом вынудили вас пойти на подлог. Это будет выглядеть тем более убедительно, что два покушения на вас, как вы говорите, уже было. Итак, вы под угрозой собственной жизни выдали фальшивое свидетельство о смерти графини, но, помня о долге врача, при первой же возможности, опять-таки рискуя жизнью, донесли до родственников графини правду и даже дали письменные показания, которые можно использовать в официальном расследовании. Согласитесь, такой поворот вас полностью обеляет.

— Но если преступники предстанут перед судом и расскажут всю правду о причинах шантажа?

— Это будет гнусный оговор, месть врачу, раскрывшему их грязные преступления. Кстати, а кого вы имеете в виду под преступниками и проклятыми злодеями? Вы еще не назвали ни одного имени.

— Как я понимаю, главным заинтересованным лицом в этом преступлении был Мишель Хорватов (Михаил при этих словах вздрогнул, но я решила на всякий случай не раскрывать пока перед доктором его инкогнито). Конечно, Мишель — человек недалекий, сам он не мог придумать такой дьявольский план. Кто-то за ним стоит, скорее всего адвокат, который занимается его делами. А все переговоры со мной вела дама.

— Дама? Немолодая, причудливо одетая?

— Нет-нет, молодая, довольно хорошенькая, элегантная, одета со вкусом. Но очень наглая.

Появление какой-то молодой и наглой дамы оказалось для меня полной неожиданностью. Еще одно новое лицо вышло на сцену в нашей трагедии.

— Доктор, а что с покушениями?

— Сначала на меня в переулке возле моего собственного дома поздно ночью, когда я возвращался от тяжелобольной пациентки, напал громила с ножом. Я оказал сопротивление, но ему удалось сильно поранить мне руку, которой я хватал нож. Вот видите — шрамы. Я долго не мог держать в руках скальпель. К счастью, наш дворник тогда еще не спал, выскочил на шум, стал свистеть, кричать: «Караул!», попытался как-то помочь, на свист прибежал городовой, и громила, бросив меня, удрал. Этот случай я сперва принял за обычное нападение. Случаются подобные вещи в Москве, знаете ли, случаются… Но когда кто-то отравил мой кофе и скончалась наша старая кухарка, стало ясно — за мной идет охота.

— Кухарка скончалась? Боже, еще одна жертва! Надо скорее остановить эту компанию выродков!

— Да, компания ужасная, вы правы! В то утро я не успел выпить свой кофе — меня срочно вызвали к пациентке. Кухарка, чтоб добро не пропадало, в таких случаях выпивает весь кофейник сама. Вернувшись домой, я обнаружил ее уже мертвой.

— Но ведь проводилось, наверное, полицейское расследование?

— Проводилось, голубушка, проводилось… Но я не был заинтересован раздувать эту историю, вы понимаете — почему, и, грешным делом, подмазал кого следует. Официальный вердикт гласил: несчастный случай. Дескать, кухарка в мое отсутствие решила принять сердечных капель, но по своей малограмотности перепутала в аптечке пузырьки и ошибочно подлила себе в кофе яду…

— И вам поверили?

— Но ведь я не прикасался к кофейнику, не видел его даже, не выходил на кухню и в момент смерти бедной женщины не был дома. Это подтвердил посыльный от больной пациентки, который вытащил меня в тот день из-за стола. Почему же полиции мне не поверить? Я-то сам уже установил, что отраву подсыпали в банку с молотым кофе, и сваренный из него напиток, естественно, превращался в яд, но, простите великодушно, мне вовсе не хотелось, чтобы полиция проводила в моем доме дознание, выясняя, кто именно мог это сделать. Может быть, вы меня и осудите за эту слабость…

— Ладно, господин Шёненберг, я не буду принимать на себя обязанности Фемиды в глобальном масштабе, меня интересует одно конкретное преступление и то, что с ним непосредственно связано. Садитесь к столу и пишите обо всем, что имеет отношение к смерти графини Терской. Свое участие в событиях представляйте, как подскажет ваша совесть, не знаю, как уж вы с ней договоритесь. Но по интересующему меня вопросу прошу соблюдать четкость, объективность и достоверность. И надеюсь, этот случай заставит вас наконец задуматься о заведомо ложных показаниях, фальшивых свидетельствах, подпольных абортариях и отказе в медицинской помощи несостоятельным пациенткам. Вы упомянули, что давали клятву Гиппократа. Текст присяги, под которой подписываются выпускники медицинских факультетов, широко известен. Даже я помню наизусть выдержки: «Принимая с глубокой благодарностью даруемое мне наукой звание врача, я даю обещание в течение всей моей жизни не помрачить честь сословия, в которое вступаю. Обещаю во всякое время помогать по лучшему моему разумению прибегающим к моей помощи страждущим…» ну и так далее. Вам не помешало бы освежить в памяти текст данной вами присяги, Константин Конрадович! Особенно в части, касающейся помощи страждущим и чести сословия…