Книга Завещание веков - Анри Лёвенбрюк

Я взглянул на нее:

— Софи, у меня полно денег.

Она расхохоталась:

— Значит, мы можем позволить себе два отдельных номера?

Я сдвинул брови:

— Если вам так хочется…

— Я пошутила! — бросила она, положив руку мне на плечо.

Я не знал, над чем она шутила… забавляла ли ее цена, которую надо было уплатить за два отдельных номера, или сама мысль о том, что от нашего решения зависит, будем ли мы спать в одной комнате. Я не стал в это вникать. Все равно Софи издевалась надо мной с того момента, как я, на свое несчастье, влюбился в нее, невзирая на ее гомосексуальные пристрастия. Я знал, что и дальше так будет.

Мы попали в утренние парижские пробки и до отеля добирались почти целый час. Вскоре мы уже лежали рядышком, в одинаковых кроватях двухместного номера на последнем этаже отеля «Турвиль», и старались забыть о смерти, которой чудом избежали на дорогах Прованса.

Шесть

Когда в середине дня я проснулся, Софи сидела за деревянным столиком в другом конце комнаты. Солнце просвечивало широкими полосами сквозь светлые занавески. Снаружи доносился отдаленный шум парижских улиц. Номер был большой и роскошный, в песочных тонах, с охряными драпировками и темной мебелью. Взгляд мой повсюду натыкался на цветы — в вазах, на картинах, на обоях… Вещи, мои и Софи, были небрежно свалены на пол возле одной из кроватей. Явившись сюда на рассвете, мы ничего не стали разбирать. Я сел на постели и привалился спиной к стене.

Софи медленно повернула голову ко мне. Перед ней лежали заметки моего отца и две картины.

— Идите сюда! — сказала она, увидев, что я проснулся.

Ослепленный лучами солнца, я с ворчанием потянулся. Дико болела спина.

— Есть хочу! — рявкнул я.

— Посмотрите же, Дамьен! Ваш отец спрятал рукопись Дюрера в гравюре «Меланхолия»! Просто уму непостижимо!

Рукопись Дюрера. Отец. Все это вернулось как воспоминание об ужасном кошмаре. Зевнув, я спустил ноги с кровати. Взглянул на будильник, стоявший на ночном столике. Четыре часа дня.

— Вы мне позволите хотя бы душ принять? — с иронией осведомился я.

— Как вам угодно! В холодильнике лежит сэндвич для вас. Ваш мобильник все утро непрерывно звонил, — добавила она и вновь погрузилась в изучение лежавшего перед ней текста.

— Да? — удивился я. — А я ничего не слышал.

— Я позволила себе блокировать звонок и установить режим вибрации.

— Вы смотрели, кто звонит?

— Не каждый раз. Но почти всегда это был либо ваш агент Дэйв, либо номер из провинции. Я подозревала, в чем тут дело, и проверила в Интернете. Это наши друзья жандармы…

Она посмотрела на меня, и лицо ее озарила широкая улыбка.

— Черт! — воскликнул я и вновь повалился на постель.

Фараоны уже вышли на наш след, а Дэйв по ту сторону Атлантики наверняка бился в истерике. Я не только не внес правку в сценарии — самих сценариев у меня больше не было… Мой ноутбук остался в Горде.

— Вы знаете, что мы поселились в квартале, где я вырос? — спросил я.

— Да. И что?

— Ничего. Для меня это не слишком хорошие воспоминания, вот и все. Правда, есть одно преимущество: мне тут все знакомо… Ладно, — сказал я, вставая, — пойду в ванную.

Надолго задержавшись под душем и проглотив сэндвич, который оказался куда лучше, чем мне представлялось, я устроился рядом с Софи, между двумя окнами, откуда видна была маленькая терраса частного дома, и журналистка возбужденно рассказала о том, что ей удалось обнаружить:

— Посмотрите, рукопись подлинная!

Я бережно взял ее в руки. Она была не тяжелой и казалась очень хрупкой. Я вдруг осознал, что ей полтысячи лет. Сколько понадобилось совпадений, чтобы эти листочки дошли до меня сквозь века? Я почти содрогался при мысли об этом уникальном документе, который словно соединял нас через столетия с давно покойным автором.

Веленевая бумага была с кракелюрами, влага оставила на ней множество пятен. Рукопись насчитывала около тридцати страниц, исписанных только с лицевой стороны четким почерком. Местами буквы расплылись. Миниатюр не было — только рисунки красными чернилами на полях. Я перевернул несколько страниц, вслушиваясь в их шелест. Насколько я мог судить, рукопись действительно принадлежала Дюреру.

— Это не все. На обороте «Джоконды» есть заметка. Написана зеркальным способом и, как я полагаю, рукой вашего отца.

— Или Леонардо да Винчи, — с иронией произнес я.

— Очень смешно. Я поискала в сети: оказалось, что это шифр микрофильма, который хранится в Национальной библиотеке.

— В отеле есть доступ к Интернету? — удивился я.

— Разумеется! Прекратите перебивать меня! Нам нужно пойти в библиотеку и посмотреть этот микрофильм. Что касается рукописи Дюрера, то она… Как бы это выразить? Она чрезвычайно поучительна! Я не все понимаю, и мне просто необходим немецко-французский словарь!

Она была в крайнем возбуждении, и мне это очень нравилось, но одновременно слегка нервировало. Сам я с трудом мог поверить в то, что держу в руках текст, написанный немецким художником в XVI веке…

— Пока мне удалось разобрать лишь то, — продолжала она, — что Леонардо да Винчи якобы открыл тайну Йорденского камня и доверился Дюреру, который каким-то образом зашифровал ее в своей гравюре «Меланхолия»… Улавливаете?

— Отчасти…

— В тексте, который я сейчас пытаюсь перевести, говорится о неком послании Иисуса человечеству… Я не все понимаю, но это захватывающе!

— Я думал, вы атеистка…

— А при чем тут это?

— Если вы атеистка, чем может заинтересовать вас послание Иисуса?

— Я не верю в Бога, но это вовсе не означает, будто у меня есть сомнения в существовании Иисуса! Это был конечно же необыкновенный человек. И не нужно делать из него сына Божьего, потому что в его речах, хоть и дошедших до нас в искаженном виде, содержится подлинный философский смысл.

— Ну, раз вы это говорите… Что еще вы обнаружили? — настойчиво спросил я, разглядывая рукопись.

— Послушайте, Дамьен, раздобудьте мне словарь, и через несколько часов я расскажу вам много больше.

— А что с «Джокондой»?

— Ах да, «Джоконда»! Посмотрите, — сказала она, показывая мне картину, которая была в довольно жалком состоянии. — Вы ничего не замечаете?

— Хм… замечаю, что она наполовину обгорела, — пошутил я.

— Посмотрите хорошенько! Почти везде есть карандашные пометки. Маленькие круги. Я их сосчитала. Примерно тридцать кружков по всей поверхности картины.

Я склонился над картиной и действительно увидел кружки, которые, вероятно, были сделаны с помощью циркуля.