Книга Убийство в особняке Сен-Флорантен - Жан-Франсуа Паро

— Элен Дюшамплан. Став монахиней, она приняла имя Луизы от Благовещения. Затем идет первый шурин, Жиль Дюшамплан, и его жена Николь. Наконец, Эд, его второй шурин, самый молодой, он живет вместе с братом и его женой на улице Кристин.

— Постарайтесь разузнать об этих людях как можно больше, и не оставляйте в покое слуг из особняка Сен-Флорантен; уверен, вскоре кто-нибудь из них о чем-нибудь да проговорится. Встретимся вечером на улице Монмартр, ближе к ужину. Уверен, Катрина и Марион предложат нам достойную трапезу.

— А мы не потревожим господина де Ноблекура?

— Разумеется, нет. К сожалению, сейчас ему на ужин приносят несколько слив и травяной отвар, но он с удовольствием выпьет его в нашем обществе и, воспользовавшись возможностью, выдаст очередную порцию продуманных и отточенных сентенций, которые, как я давно заметил, чудесным образом приходятся к месту.

Прощаясь с Бурдо, Николя взглянул на часы: стрелки показывали полдень. Покидая Шатле, под портиком ему пришлось посторониться и пропустить погребальный конвой, сопровождавший почерневший гроб с телом подсудимого. Он с содроганием вспомнил, что этот кое-как сколоченный ящик, весь в занозах, более сотни лет используется для погребения скончавшихся в Шатле узников. Тюремщики в шутку называли гроб «корочкой от пирога»: одна его стенка приподнималась, и тело соскальзывало в общую могилу. Трупы утопленников подвергались иной процедуре: несколько дней они лежали на каменном полу мертвецкой для опознания, потом их укладывали на носилки и отправляли в монастырь госпитальерок Святой Екатерины, где, согласно монастырскому уставу, монахини обмывали бренные останки, заворачивали их в саван и передавали гробовщикам, хоронившим их на кладбище Невинных.

Шумные торговцы, расставившие вдоль улицы свои лотки, и сновавшие во все стороны прохожие сбивали Николя с мысли, и он решил взять портшез. Ему хотелось как можно скорее попасть на улицу Нев-Сент-Огюстен. Втиснувшись в узкий ящик, обитый обшарпанным бархатом, он погрузился в дремотное состояние, и чтобы не заснуть, время от времени бросал взгляд в окошко. Во время пеших прогулок он изучал лица горожан; из окна фиакра или портшеза можно было спокойно созерцать крыши домов, балконы, решетки, консоли и помпезные либо гротескные фигуры, украшавшие фасады особняков. В первый же день своего пребывания в Париже он понял, насколько опасно, идя по улице, задирать голову и любоваться красотой столичных домов: когда по мостовой с грохотом проносились карета, фиакр, деревенская колымага или ломовые дроги, всем, кто не успел впечататься в стену или шмыгнуть в открытую дверь лавочки, приходилось плохо.

В управлении полиции он заметался по разным службам. Первый же клерк, поджав губы, спросил, какой скот его интересует: на своих ногах или в тушах, ибо торговлю скотом и надзор за его разведением нельзя путать с торговлей мясом. Короче говоря, в здании, где располагалось управление господина Ленуара, чиновнику, ответственному за интересовавший Николя вопрос, не хватило рабочего кабинета, а потому искать его следовало в иных краях. После долгих увиливаний клерк, наконец, отослал его на улицу Сен-Марк, к господину Пуассону. Когда Николя пришел в конюшню начальника полиции, откуда он четырнадцать лет подряд брал лошадей для нужд службы, новый конюх надменным тоном отказал ему, и, только собрав в кулак все свое терпение и старательно забыв о своем титуле маркиза, Николя сдержался и не задал бездельнику заслуженную трепку. С трудом подавляя рвущееся наружу возмущение, он отправился просить бумагу за подписью еще одного клерка, который, прежде чем поставить эту подпись, долго задавал ему праздные вопросы. Вскочив в седло, он немедленно пожалел, что отпустил портшез. Лошадь, которую ему выбрали, обладала гнусным характером; стремясь сбросить его, она то и дело останавливалась и взбрыкивала. Не сумев достичь желаемого, она сменила тактику и начала прижиматься к стенам, едва не раздавив ему ноги.

На улице Сен-Марк его ожидало новое открытие: господин Пуассон занимался вином, овощами и фруктами, а мясом и скотом заведовал господин Имбер, обретавшийся на улице Ришелье. К счастью, указанная улица пролегала рядом, и он быстро добрался до цели. Но, к сожалению, господин Имбер ведал исключительно мясом и той скотиной, которая уже пересекла заставы и считалась собственностью мясников. За интересующими Николя сведениями следовало обратиться к господину Колару дю Тийолю с улицы Судьер, что возле рынка Невинных. Прежде, чем отправиться по указанному адресу, комиссару пришлось изрядно попотеть, оттаскивая свою кобылу от сложенных горкой кочанов капусты.

Дверь очередного мэтра пришлось брать штурмом; увидев на пороге разгневанного посетителя, мэтр сделал вид, что он страшно занят. Тяжелой поступью Николя шагнул в контору, жалея, что не взял с собой хлыст. Перепуганный клерк нырнул под заваленный бумагами стол, а мэтр сообщил Николя, что по интересующему его вопросу следует обращаться к почтенному господину Лонжеру, проживающему на площади Попенкур, ибо тот пользуется уважением и доверием не только своих соседей, но и всех скотоводов виконтства и интендантства Парижского. Николя сухо поблагодарил господина Колара дю Тийоля и приказал ему препроводить норовистую конягу в управление полиции. Не в силах долее терпеть ее выходки, он решил нанять фиакр, ибо путь предстоял неблизкий. Вернувшись на улицу Сент-Оноре, он потратил немало времени, прежде чем ему, наконец, подвернулся свободный экипаж. Кузов экипажа оказался грязным, а в пятнах, украшавших засаленную обивку скамьи, наметанный глаз полицейского распознал затертые пятна крови. Кое-как устроившись, он стал размышлять, кого могла перевозить подозрительная колесница. Впрочем, не исключено, что на ней провезли избитого пьяницу, подобранного в сточной канаве, куда он рухнул после обильного возлияния, завершившегося дракой. Опустив окошко, комиссар с жадностью глотнул свежего воздуха.

Лавируя среди гуляющих зевак, экипаж то замедлял, то убыстрял ход. Посреди улицы Сент-Антуан, под скрипучие звуки рылей весело кружились в хороводе мальчишки и девчонки. Рылейщик, прибывший, судя по платью, из провинции, одной рукой вертел ручку инструмента, а другой наигрывал мелодию на струнах, притопывая в такт ногой в деревянном сабо. Фиакр стоял, и Николя, созерцая сию мирную картину, предался ностальгическим воспоминаниям. Чем запомнились ему годы юности? Мальчишкой вместе со своими ровесниками он бегал на болота в поисках приключений. Затем бесконечная учеба, удручающая своей серьезностью. Страхи, обуревавшие его в коллеже, ибо, несмотря на блестящие способности, товарищи его, рожденные в лучших семьях Бретани, ни в грош не ставили бедного сироту. Двусмысленное положение в конторе нотариуса в Ренне, где его аристократические связи вызывали одновременно и зависть, и презрение со стороны других учеников конторы. И постоянное одиночество, мрак, который рассеивался лишь с появлением его опекуна, каноника Ле Флока, его отца, маркиза де Ранрея и его сестры Изабеллы. Он плохо помнил лицо Изабеллы, но по-прежнему вспоминал о ней с волнением. И он стал молить Бога, чтобы Тот избавил его сына Луи от одиночества, ставшего уделом его отца.

Проезжая предместье Сент-Антуан, он в очередной раз подивился пестрой многолюдной толпе, мельтешившей вблизи мрачных стен Бастилии. Кого там только не было: и мирный буржуа в окружении домочадцев, и подвыпивший работник с мануфактуры, и зажиточный крестьянин из предместий в доморощенном наряде, и наглая девица для утех, и целая армия нищих и калек, настоящих и мнимых, вытесненных провинциями в столицу королевства. Привлеченные чарующими миражами Парижа, бедняги ежедневно прибывали в столицу, надеясь обрести здесь счастье и положить конец нищете. Работники, отправленные в принудительном порядке на строительство дорог, также пополняли отряды нищих, ибо кормили этих несчастных плохо, а работать заставляли много, и они в отчаянии бежали в города. Николя давно убедился: большинство искателей лучшей доли, попав в Париж, пополняли ряды воров, грабителей и убийц и кончали свои дни либо в темнице, либо на королевских галерах, либо на виселице, где их жалкие тела долго раскачиваются в назидание собратьям; совершивших особо тяжкие преступления ждал эшафот.