Книга Красный терминатор. Дорога как судьба - Александр Логачев

За три военных года Назаров привык и к пепелищам, и к бабьему вою, но тут было другое дело. Немного не по себе стало Федору Назарову: вдруг какая баба своим бабьим чутьем догадается, что именно его пуля свалила дорогого муженька?

Однако ничего такого не случилось. Провожатый сразу свернул в сторону флигеля управляющего, где ни трупов, ни баб не было. Зато там сидел командир отряда — высокий, бородатый человек.

— Товарищ командир, по вашему распоряжению товарищ Назаров доставлен.

— Отдыхай, товарищ Вася. А нам, товарищ Назаров, надо будет во флигелек зайти, с одной формальностью разобраться.

Назаров и командир зашли в кабинет бывшего управляющего-учителя. В отличие от самой Усадьбы, пристанище Карла Леопольдовича уцелело почти полностью.

Медведев закрыл дверь и обнял Назарова:

— Федька! Сто лет, черт возьми, тебя не видел!

— И двух лет не будет, Ванька. Мы же с тобой под осень шестнадцатого расстались. После того румынского дела. Я не доктор, но еще до того, как мы к своим добрались, понял: лежать тебе в лазарете раза в два побольше моего.

— Так оно и случилось. А когда вышел, так и повоевать-то толком не успел — революция. Мои отношения с начальством — сам знаешь, а солдатам я приглянулся. Был царский прапорщик — стал революционный командир. Потом уже, к осени ближе, надоел мне Керенский, и стал я большевиком. Весной дрался с немцами, в отрядах завесы, пока мир не заключили. Теперь я начальник местного гарнизона — комплектую революционную дивизию. Разъезжаю по округе, по разным делам. Ну, чего это все я да я. Ты про себя расскажи.

— Про мои дела рассказывать дольше. Если заставишь — так знай, слушать придется до вечера.

— Федя, ты мне про свои дела расскажешь по дороге. Я хочу тебя в свой отряд записать. Надо мне полк пополнять и быть готовым, что Реввоенсовет нас отправит на Дон, уничтожать контрреволюцию. Но я необстрелянных людей в бой не пошлю. Народ, что с фронта вернулся, под ружье не спешит, все больше мальчишки приходят, а бывает, и шантрапа. Учить их надо. Отставного унтера найдешь, так он любит сразу в зубы. У нас в армии такого нельзя. Так что на тебя вся надежда.

— Под твоим началом служить неплохо, — ответил Назаров. — Пробовал. А предложение — отклоняю. Ты сам посуди, я до дома еще не дошел. Тем более, — Назаров ткнул пальцем в окно, в направлении дымящихся развалин, — может, и у меня там какое безобразие творится.

Иван Медведев немного помолчал, затем достал портсигар, угостил Назарова папироской — не первый класс, но и не махорочка. Друзья затянулись, и лишь тогда красный командир продолжил:

— Я тебя, Федя, понимаю. Если бы ты хотел в нашу армию, так не надо было бы и домой возвращаться. В Пензе бы и вступил. А теперь меня пойми. Мне без тебя воротиться нельзя. На-ка, почитай, какие бумажки из Зимино в уезд летают. Вчера днем встретили верхового, из местного комбеда. Письмо было незапечатанным, так что я большого греха не вижу в том, что с его содержанием ознакомился.

Назаров взял донесение покойного Сеньки Слепака и прочел.

— Ну и что скажешь, Федя, об этой писульке?

— А чего говорить? Врет Слепак. Точнее, врал, больше врать уже не будет.

— Так-то оно так. Ваш комбед давно был у нас на дурном счету. То и дело жалобы приходили. Мы так поняли, что этот Слепак свою политику в селе повел. Людей запирал, судил, расстреливал. Устроил свой фронт против местной контры. Которую сам же и налепил из колеблющегося элемента. Ты, я надеюсь, с козинской-то бандой не снюхался?

— Ваня, — добродушно сказал Назаров, — я никогда ни с какими бандитами вместе не был.

— Хорошо. Но тут одна закавыка есть. Если бы все от меня зависело, мы бы сейчас выпили с тобой самогончика, вспомнили фронт, я поругался бы, что ты со мной поехать не хочешь, и расстались бы. Не получится так, вот что, Федя, обидно. Теперь у нас не только ревком всем заправляет. Появилась недавно Чрезвычайная комиссия. Председатель ее у нас — товарищ Судрабс Сунс, боец из Лифляндской губернии, стонущей под гнетом германского империализма. Он товарищ очень дотошный. Слепак-то хоть и покойник, но я его бумажку пустить на самокрутку не могу. Товарищи видели. Да и не привык я чужие донесения рвать. Придет в уезд писулька, что ты контра и бандит. Дадут этой бумажке ход. И скоро захочет товарищ Сунс на тебя посмотреть, какие-такие главари контрреволюционного мятежа у нас водятся. А там дело закрутится, и пошла писать губерния. Для Чека прочая власть — не указ.

— Не хочу я под ружье возвращаться, — с тихим ожесточением сказал Назаров.

— Конечно, я могу сейчас отвернуться. А ты в окно и в кусты. А хочешь — уходи через дверь. Но товарищ Сунс тебя не забудет. Будешь ты для него беглой контрой. Специально за тобой чекисты в Глуховку съездят. Ты же умный человек: охота тебе будет сеять да косить, с утра до вечера на дорогу поглядывая? А если они жену заберут? Говорят, иногда Чека это делает.

Назаров молча достал еще одну папироску из медведевского портсигара и закурил. Собеседника это ободрило, он понял — Назаров начинает с ним соглашаться.

— А так у нас все отлично получится. Приедем в город, я сразу к товарищу Сунсу и скажу: встретили мы Назарова по дороге, ехал он в Красную армию записываться. Никакой он не бандит, это болван Слепак наврал. Слепак, как я понял, испекся, как баранье ребрышко в костре, и ничего добавить уже не сможет. Ну как?

— А буром об косяк, — сказал Назаров. — Еду с вами. Разве ж выбор есть!

— Вот и лады. Я знал, что ты согласишься. Велел для тебя по дороге лошадь реквизировать и оседлать. Хороший конек, не брыкливый. Ты таких любишь.

— Когда выступаем? — перебил его Назаров.

— Через пару часов. Людям надо поесть, а мне — акт составить. Донести в уезд, что здесь случилось. Мне пока что так представляется. Напала банда на товарищей, в дом зашла, а самый сознательный из наших, понимая, что никому живым уже не уйти, сам себя динамитом подорвал. Вместе с бандой. Жили как собачьи дети, а умерли героями, ничего не попишешь.

— Это точно, — сказал Назаров.

— Ладно, собирайся. Я за тобой заеду.

Назаров и Медведев вышли во двор. Вокруг дотлевающей Усадьбы суетились не только вдовушки, но и зиминские мужики. Они искали, чего сохранилось от комбедовского добра, чего можно унести с собой. Только один не принимал участия в хозяйственных хлопотах. Это был Тимофей Баранов. Он занимался делом, которому отдал немалую часть своей жизни, а именно — просто глазел. На дымящиеся развалины, на воющих баб, на красноармейцев.

— А ты чего ничейное имущество не грабишь? — удивленно спросил Тимофея красный командир.

— Странно как-то получилось, — молвил на это Тимофей. — Был вчера дом. А сегодня, глядишь, его и нету. Я к этому пока еще не привык.

— Ты бедняк?