Книга Ариэль - Харри Нюкянен

— Нет, я уверен, что это связано с деньгами. Ни у кого не могло быть других причин его убивать.

— Вы знаете, где он жил и были ли у него знакомые в Хельсинки?

— Нет, мы разговаривали только о деле.

— На каком языке? — спросил Симолин у меня из-за спины.

— А что?

— Ну, он ведь не говорил по-фински. Вы говорили на иврите или на английском?

Вопрос поверг Мейера в ступор, и он вынужден был опять на минуту задуматься.

— На немецком и английском.

Я высморкался и встал, чтобы уходить.

— Кафка.

— Что?

Мейер обвел рукой магазин, глядя на меня с глубокой печалью:

— Все это принадлежало бы сейчас тебе, женись ты на Кармеле. Она была бы тебе хорошей женой. — Он искренне верил, что я переживаю утрату этой горы шкур. — Неужели лучше быть холостяком в сорок лет? — сказал он.

— В этом тоже есть своя прелесть.

Пока я шел к двери, еще трижды чихнул.

— Не получилось бы из тебя настоящего торговца пушниной, — заметил Симолин. — Чем теперь займемся?

Я высморкался.

— Съездим посмотрим на этот платежный терминал на парковке.

Автомат для оплаты парковки оказался за полукруглой пристройкой к зданию парламента. Напротив него находилось кафе-кондитерская. Мы зашли туда показать фотографию покойного Вейсса. Продавец его не опознал, хотя и работал в тот день.

Я остановился у автомата и осмотрелся. А когда повернулся в сторону здания парламента, то чуть не подпрыгнул от радости. Между пристройкой и старым зданием располагалась гранитная лестница, а в ее верхней части сверкала серебром камера наблюдения. Мы обошли здание парламента, поднялись по парадной лестнице и попросили дежурного, сидевшего в стеклянной будке, вызвать начальника охраны. Через пятнадцать минут в нашем распоряжении была запись двухдневной давности с камеры наружного наблюдения, выходящей на улицу Ауроранка-ту. Я неловко соврал, что мы расследуем драку, произошедшую на улице Ауроранкату, но начальник охраны, кажется, не поверил. Может быть, он видел мою фотографию в газете и знал, какое дело я веду на самом деле. Почему-то люди обычно запоминают мое имя. Впрочем, у него не было никаких причин не предоставлять нам запись.

Когда мы под моросящим дождиком вернулись к машине, я вдруг вспомнил вопрос, который давно хотел задать:

— А у кого был похищен минивэн, найденный у станции метро?

Симолин достал блокнот. У него очень аккуратный почерк, и строчки неизменно получаются одной длины. Мои собственные записи всегда очень неразборчивы. Слово тут, слово там. В них никогда не мог разобраться никто, кроме меня самого, да и мне не всегда это удавалось.

— Она зарегистрирована на какой-то антикварный магазин то ли на Фредрекинкату, то ли на Ээрикинкату.

— «Антикварная лавка Оксбаум»?

— Да, точно.

Я на минуту остановился. Мне стало нехорошо. Йозеф Мейер был евреем, владелец антикварного магазина Леви Оксбаум был евреем, и его сын Макс был соучредителем адвокатской конторы моего брата, которая находилась на улице Ауроранкату всего в пятидесяти метрах от парковочного автомата.

Было уже почти шесть часов, и морось перешла в настоящий дождь. Меня знобило.

— Едем прямо в Пасилу.

Хуовинен был еще на работе. Казалось, он нервничает, а чтобы заставить нервничать Хуовинена, должно случиться что-то серьезное.

— Звонил израильский посол и возмущался, что мы не предоставили достаточной информации Клейну, несмотря на то что жертвой является гражданин Израиля. Угрожал позвонить министру внутренних дел, с которым, по слухам, они играют в гольф.

— Не предоставили именно потому, что убитый — израильтянин.

— Они хотят получить тело. Ты ведь знаешь, как тщательно ваши блюдут похоронные традиции.

Я, разумеется, знал. Согласно еврейскому обычаю, покойник должен быть похоронен в течение суток. В каждой еврейской общине есть «хевра кадиша», погребальное братство, которое готовит умершего к погребению и проводит обряд похорон.

Когда в Лапландии умер мой отец, туда отправили двух человек из «хевра кадиша», которые дождались, пока судмедэксперт закончит свою работу, и после этого в срочном порядке доставили тело в Хельсинки для погребения. Традиция эта столь сильна, что покойник-еврей попадает на вскрытие, минуя очередь из других умерших.

Хоть я и уважаю еврейские традиции, но всему есть предел. Если произошло преступление, «хевра кадиша» придется подождать.

— Тело отдадим только после того, как проведем все экспертизы и будем уверены, что личность установлена правильно.

— Я сказал то же самое, но ему это почему-то не понравилось. Посол говорит, что Бен Вейсс — честный бизнесмен, павший жертвой преступления и не имеющий отношения к событиям в Линнунлаулу.

— А фотографии?

— Они переданы в СТТ для публикации, и одновременно мы запрашиваем сведения, позволяющие установить перемещения Таги Хамида и Вейсса. Оксанен и Стенман весь вечер заняты сбором этой информации. Кое-что уже есть.

Я вспомнил о Тойволе и позвонил ему. Он все еще был на работе.

— Ты уже получил результаты экспертизы по пороховым газам?

— Нет еще. Я поторопил экспертов, обещали сегодня.

— А что насчет гильзы?

— Не раньше завтрашнего дня.

— Позвони сразу, как будут результаты… даже если очень поздно.

— Позвоню.

— Что там с пороховыми газами? — спросил Хуовинен.

— Если на руке Бена Вейсса будут обнаружены следы пороховых газов, значит, он наверняка участвовал в кровавой бане в Линнунлаулу.

— Хорошо бы обнаружились. Тогда можно будет заткнуть посла, — сказал Хуовинен с надеждой. — И еще звонил твой брат.

Эли был знаком с Хуовиненом, но не настолько хорошо, чтобы звонить ему без веской причины.

— Что хотел?

— Интересовался расследованием. До него дошли слухи, что эти убийства как-то связаны с еврейской общиной. Перед ним звонил председатель еврейской общины.

— Зильберштейн?

— Да. Спрашивал о том же. Что, все евреи Финляндии наняты вести у нас разведку?

— Похоже на то.

Я рассказал, что Мейер, подтвердивший алиби с пушной торговлей Бена Вейсса, тоже еврей, как и торговец антиквариатом, у которого украли машину, использованную в дальнейшем, как минимум, в Вартиокюля, а может быть, и в Линнунлаулу тоже. Сообщил и о том, что мой брат и председатель еврейской общины встречались со мной для беседы.

Хуовинен посмотрел на меня с серьезным видом: