Книга Ангел Света - Джойс Кэрол Оутс

«Я обещаю, что не стану плакать, — шептала Кирстен, — не стану задавать вам вопросов, на которые вам не захочется отвечать, просто… просто… я думаю о нем все время… я… я хочу вытащить его из смерти… не дать ему утонуть… если бы кто-то видел, как машина сошла с дороги, и пришел ему на помощь… если б вызвали «неотложку»… после того как у него случился инфаркт… может, его удалось бы спасти… я думаю, он бы не умер… если бы кто-то видел его… он сейчас был бы жив… он мог бы все объяснить… вам не кажется? Мистер Ди Пьеро? Вам так не кажется? То, что осталось после него… записи, документы… может, они даже и не его… их могли ведь подделать… никто ведь не доказал, что они не подделаны… он был совсем один… может, он пытался удрать от них… я хочу сказать — от своих врагов… своих убийц… а я думаю, в ту ночь за ним гнался наемный убийца… но я не стану вас об этом спрашивать… даже если вы знаете, даже если вы знаете, кто все это подстроил… я не стану вас спрашивать… я не буду расстраиваться… я знаю, вы лояльны к вашим друзьям… хоть вы больше и не встречаетесь с Изабеллой, я знаю, что вы к ней лояльны… вы с уважением относитесь друг к другу… возможно, вы друг друга боитесь… и потом, вы ведь и друг Ника тоже… вы все с уважением относитесь друг к другу… я не стану расспрашивать вас ни о чем таком, что могло бы нарушить вашу дружбу… я обещаю, что не буду плакать… я была бы вам так благодарна, мистер Ди Пьеро… так благодарна… вы ведь помните меня, верно?.. Кирстен Хэллек?»

Слова так и сыпались из нее — конечно, всего этого он не разобрал. Только последние фразы. И сказал — досадливо, раздраженно, теперь уже явно спеша повесить трубку: «Конечно, я помню тебя, Кирстен. В розовом с белым купальном костюме. На нем еще были маленькие моржи, да? Вышитые белым».

Семнадцатое апреля 1980 года. Четверг.

Вчера — Господи, неужели это было только вчера! — Кирстен позвонила Оуэну, чтобы сказать о Ди Пьеро. О намеченной встрече с Ди Пьеро. Но Оуэн скрывался: она звонила четыре раза, а его все не было, тогда она позвонила в его клуб и слышала, как кричали: «Хэллек! Хэллек!» — и головокружение нахлынуло на нее, нахлынула восторженная уверенность: фамилия-то ведь Хэллек, это же и его фамилия — Хэллек, и он согласился помочь, согласился «заняться ею», теперь ему от этого не увильнуть, не может он предать ее, Кирстен, фамилия-то его ведь Хэллек — только послушай, как ее кричат…

Но Оуэна в клубе не было. Во всяком случае, к телефону он не подошел.

Тогда Кирстен снова позвонила в общежитие, и один из его соседей снял трубку и был очень любезен: обещал передать все, что надо, но Кирстен перебила его — дело срочное, семейное, она должна немедленно поговорить с братом, он должен немедленно позвонить ей, и вдруг, сама не зная почему, она страшно разозлилась и стала всхлипывать, кричать то, чего у нее и в мыслях не было: «Трус, врун, пустышка! Я знаю, что он там, знаю, что он стоит рядом, трус, задница, скажите ему, что сестра все про него знает, скажите, что она сама все сделает, скажите, что все уже началось, уже началось, теперь не остановишь, нельзя остановить, скажите ему…»

И тут кто-то рявкнул, прерывая ее, и это был Оуэн — она сразу умолкла, в полной панике.

Какое-то время он на нее кричал. Кричал очень долго — она не в состоянии была измерить сколько. Час, минуту, неистовую долгую минуту, в течение которой она успела подумать, с удивительной ясностью: Хэллек, он же Хэллек, ему не увильнуть.

Когда Оуэн затих, она сказала кротко, лукаво, с невидимой ему подтрунивающей улыбочкой: «У меня возникла мысль, что, может, ты передумал — вот и все. У меня возникла мысль, что, может, ты отдаешь мне их обоих».

«Если ты еще раз вот так мне позвонишь, — сказал Оуэн теперь уже спокойным тоном, — я и тобой займусь. Я сверну тебе шею».

«Если ты еще раз вот так мне позвонишь, — сказал Оуэн спокойно, — я и тобой займусь».

Ди Пьеро! Ди Пьеро.

Не имя, а мед — так и обволакивает язык.

Она не замечает яркой, слепящей голубизны неба, не замечает цветов, таких прелестных, таких безупречных — Изабелла непременно запричитала бы: Неужели они настоящие? Не вглядывается в тех, кто находится поблизости, кто, возможно, наблюдает, как она идет к Энтони Ди Пьеро, заставляя себя не торопиться, не выказывать признаков спешки, но и не проявлять девичьей застенчивости, ибо это, безусловно, лишь вызовет у него зевоту.

— Привет, — говорит Кирстен.

Высокий, стройный мужчина в спортивном пиджаке модных преувеличенных пропорций: плечи чуть слишком широкие, лацканы чуть слишком разлапистые. (В самом покрое его костюма есть что-то эротичное, думает Кирстен. Потому что, каким бы ни был он сейчас безупречным, какой бы прекрасной ни была материя, Ди Пьеро все равно выбросит его до конца года — собственно, с таким расчетом этот костюм и шили, с таким расчетом его и покупали.)

Она снова произносит: «Привет!» — так как он не слышал.

Он поворачивается, смотрит на нее и не узнает.

(Неужели этот человек действительно Энтони Ди Пьеро? Боже мой, думает Кирстен, этот же старше, гораздо старше. По обе стороны рта, как скобки, пролегли морщины. Белые лучики у глаз. «Держись подальше от яркого солнца, — предупреждала ее Изабелла, — ты поймешь почему, когда будет уже поздно: с такой нежной кожей недолго тебе оставаться хорошенькой девочкой».)

Очень странно, очень любопытно. Эти изменения, которые произошли с Ди Пьеро.

— Привет, — снова произносит Кирстен, улыбаясь, повышая голос. — Мистер Ди Пьеро…

Она же устроила себе передышку. Решила прогулять. Пропустить занятия, сказав Ханне, что на четверг она «назначена к врачу в Нью-Йорке… рентген зубов мудрости», — на сей раз потрудилась она солгать: ведь в школе из жалости всё делают, лишь бы не пришлось ее исключать.

Дочь покойного обесчещенного Мориса Хэллека.

— Привет, Кирстен, — говорит Ди Пьеро.

Он не снял ноги со скамейки — ждет, чтобы она подошла к нему, и это не укрывается от Кирстен. И она принимается трещать, волнуясь, краснея, слова летят, подгоняя друг друга: опоздал поезд, такси, движение на Пятьдесят седьмой улице перекрыли…

Солнечные очки у Ди Пьеро стильные, в черной оправе. Стекла зеленые, настолько темные, что Кирстен видит лишь, как двигаются его глаза, но не видит, куда они смотрят.

Они вежливо здороваются за руку, словно гости на Рёккен, 18. Чужие люди, которых только что представили друг другу, но у которых есть все основания полагать, что они знакомы.

— Большое вам спасибо, — говорит Кирстен, продолжая нервно болтать, — я знаю, как вы заняты… я знаю, что… среди недели… днем… Это так мило с вашей стороны…

Он тщательно дозирует улыбку — человек не из щедрых. Дает ей помолоть языком — идиотка, ослица, почему она так задыхается, к чему это неуклюжее кокетство! — а сам смотрит на нее, держа в пальцах мундштук с сигаретой. Затем небрежным и одновременно рассчитанным жестом отбрасывает прядь волос с ее лба. — Вот так немного лучше, — говорит он.