Книга Амфитрион - Дмитрий Дикий

Хейт закончил слушать, снял с себя пиджак и повесил на Алену. Ту немедленно окутал каляный жар: спецодежда была пропитана готовностью служить хозяину до последней капли какой-нибудь жидкости и сомнительным ароматом Franko Cardini, популярным среди «настоящих мужчин, всегда готовых к атаке». Сразу вслед за этим, как по сигналу, открылась дверь «Скворечника», и оттуда вышел массивный седой старик в бороде, косоворотке и стеганом златотканом кафтане, исполненном явно по лекалам свихнувшегося еще пятнадцать лет назад Sewa Wolkoff. Оглядевшись, старик без лишних промедлений попер прямо на Алену (он врезался бы в Хейта, не сделай тот предусмотрительно шаг назад), ухватил ее за локоть и потащил к выходу. Хейт нажал кнопочку на пульте у пояса, дверь открылась. Алена дернулась и, кажется, даже начала визжать. Хейт, скотина, подскочил и ухватил ее за вторую руку.

Но злу недолго было торжествовать. В дверях старик отпустил Алену, присел, держась за живот, и мягко пополз вниз по ступеням. Его тошнило чем-то зеленым. Хейт тоже отпустил Аленин локоть, а вместо локтя ухватил ее всю, потому что тоже падал: рот его был открыт, глаза закатились, из уха вывалился комлинк и тихо потекла струйка крови. Падая, Хейт стащил с Алены и свой пиджак, и ее розовую пачку. Мудреную дверь заклинило в открытом положении, и Алена, путаясь в ногах и трясясь, как белье в центрифуге стиральной машины, кинулась вниз по лестнице, добежала до теплого коридора, оглянулась по сторонам, увидела, что вокруг никого нет, и остановилась. Увидела себя со стороны – почти голую, замерзшую, в панике, вымазанную кровищей. Вот мечта для любителя аниме с элементами насилия! Ей стало смешно.

Просмеявшись (было в этом, конечно, немало от истерики), Алена, гонимая любопытством и непонятно откуда взявшимся ощущением, что все плохое уже позади, поднялась по лестнице, снова влезла в Хейтов пиджак – то есть оделась по погоде – и осторожно выглянула на крышу. За хрустальной стеной «Скворечника» кто-то стоял, но не Хорхе: виден был только тонкий темный силуэт человека, стоявшего спиной к стене и лицом к офису. Алена аккуратно сняла комлинк с поверженного обстоятельствами охранника и, не без удовольствия обтерев наушник рукавом мерзкого пиджака, поднесла к уху.

Там разговаривали два голоса. Один принадлежал Хорхе и говорил с ленцой, которая звучала бы совсем естественно, если бы не отчетливый призвук страха:

– …я не в позиции отказывать ему и, более того, боюсь кидаться такими клиентами, как Артемий, хотя полностью доверяю вашему…

А второй, тяжкий, принадлежавший, видимо, человеку, силуэт которого был похож на кинжальное лезвие, отвечал с неспешной мелодичностью:

– Ваши отношения с гостями… вы вольны регулировать сами. Но здравый смысл учит не доверять людям с чрезмерной тягой к самобытности. Они, вперясь в родную землю, считают себя Антеями, а на деле, пока они созерцают черные листья и влажных червяков, над головой у них пролетают облака и луна сменяет солнце. Такие люди обычно бывают плохими клиентами.

Трансляция прервалась на какую-то странную музыку. Алена выронила спикер и, тихонько переступая шаткими ногами, пошла в гримерку.

* * *

– Все, так дальше нельзя! – восклицал Митя с решимостью, легко дающейся взбудораженному человеку. – Пора с ними прощаться! Надеюсь, ты это поняла наконец!

Алена плакала. Что там – ревела! Адреналиновый отлив в женском организме обычно дает именно такую реакцию, даже если организм отважен и жизнерадостен, как Аленин. Но женские слезы – не то же, что мужские, ведь для женщины плач – одна из функций, а не поломка. Потому-то, если только слезоизлияние не спровоцировано вселенским катаклизмом, параллельно с ним продолжается и бег мысли, и обработка жизненных сценариев. Так обстояло дело и тут. Но что бы сказала Алена Мите, даже если бы захотела? Правду – что на крыше возле холодного «Скворечника» ее так или иначе чуть не вывели в расход? Но если совсем правду, как не сказать и о том, что дух ее вместе с ужасом захватил такой ураган непонятного восторга, которого она не испытывала дотоле никогда? Что она хочет во что бы то ни стало понять, кому принадлежала та кинжальная спина, кто, не оборачиваясь и не мановением руки даже, а парой язвительных фраз спас ей жизнь и согнул в бараний рог наводящего ужас Хорхе? Что она, конечно, уйдет и из «Гуся», и из «Jizни», и что Митя был прав, да, конечно, прав, но что ревет она, как настоящая русская баба, как вечная всемирная баба, которая непременно должна иногда прореветься вот так оттаявшей Ниагарой, именно из-за этой тайны? Алена кивала, сморкалась в большой Митин клетчатый носовой платок и ревела дальше.

– Я уйду, Митечка, ты прав. Гоняться за мной никто не будет, никому я ничего не должна, а остаток пусть остается Валентине, может, хоть подавится, гиена проклятая.

– Ну вот! А ты переезжай ко мне. То есть не переезжай, а никуда не уходи. Я привезу тебе вещи. Или вообще… лучше купим новые! А квартиру в Крылатском просто перестанем снимать, ты же давно хотела перебазироваться в центр.

Алена кивала, сморкалась, пила чай с лимоном (они уже были на кухне, и чай она приготовила сама).

– Да, Митечка, да, мой хороший. Так будет правильно… А что это у тебя дверь в маленькую комнату закрыта? – внезапно она опомнилась. Оглянулась, увидела на столе чайную пару с розовыми цыплятами и на всякий случай подозрительно посмотрела на Митю. – Что это, милый?

Митя смешался, но отступать было некуда. Ему подумалось, что так, наверное, должна себя чувствовать женщина, объявляющая возлюбленному о незапланированной беременности.

– Это, – тут он откашлялся, – как бы сказать… Там внутри Пётл, Аленушка.

– Кто? – спросила Алена недоуменно. – Это собака, что ли? – Шестым чувством, конечно, она уже чувствовала истину, но для порядка надо было уточнить.

– Нет, нет! – Митя неловко засмеялся. – Это мальчик, ребенок. Он попал под машину, а я его привез сюда.

Алена посмотрела на Митю, пытаясь понять. Потом еще раз вытерла нос платком. Потом устремила взгляд внутрь себя, как это бывает с женщинами, когда они с помощью нитки разума и иголки интуиции сшивают концы с концами в ситуациях, где мужчина размахивает раскольниковским топором формальной логики. Потом, миновав закрытую маленькую комнату, прошла в ванную, мельком оглядела кое-как выстиранное и зверски выжатое детское бельишко на веревках, тщательно вымыла лицо и руки, вытерлась до красноты махровым полотенцем, собрала волосы в хвост и, тихонько открыв дверь, прошла к Петлу. Рагнарёк вежливо отступил с поста назад, торжественно передвинув по очереди и по отдельности каждую из четырех лап и как бы признавая: «Ты, конечно, не то, что я да Дмитрий Алексеевич, но тебе тоже можно».

Спящий Пётл сделал все, что положено в этом сюжете. Почмокал пухлыми губками, выпустил изо рта прозрачный пузырь, живописно перевернулся сначала на спину, а потом и поперек кровати, позвал во сне «папу Митю» и, удовлетворенный произведенным эффектом, мирно вернулся к просмотру своих петловских снов.

Алена аккуратно поцеловала Петла в горячую щеку и вышла назад к Мите.