Книга Блаженные - Джоанн Харрис

— Где же нам теперь воду брать? — спросила я.

Альфонсина просияла.

— Случилось чудо! Сегодня в полдень возчик привез нам двадцать пять бочонков эля. Это, мол, подарок настоятельнице. Уже роют новый колодец, а пока жажда нам не грозит.

В тот вечер мы ужинали жареной барабулькой и хлебом, пили эль. Очень вкусно, да у меня пропал аппетит. Что-то было не так и в накрытых столах, и в молчании за ужином, и даже в рыбе на тарелках. Что-то меня беспокоило. Когда мы выступали пред королем Генрихом в Пале-Рояль, нас вели по Зеркальному коридору, и у меня возникло такое же ощущение. Казалось, я вижу мир наоборот, а правду коварно искаженной, хотя, возможно, у меня разыгралось воображение.

После того как мать Изабелла прочла молитву, никто не сказал ни слова. Тишину нарушали лишь чавканье беззубой Розамунды, нервный стук Маргаритиной левой ноги и звон столовых приборов. Я жестом велела Антуане взять с моей тарелки нетронутую еду. Раз — и тарелка опустела, близорукие глазки Антуаны алчно вспыхнули. Она то и дело на меня поглядывала, я грешным делом подумала, что добавка считается платой за молчание о Флер. Я и эль ей оставила почти весь, а сама ела один хлеб. От запаха рыбы, даже жареной, начиналась тошнота.

То ли дело в тошноте, то ли в страхе за Флер, но тем вечером голова у меня работала на диво плохо. Я просидела в трапезной минут десять, а то и больше, прежде чем догадалась, что меня тревожит. Перетты не было на ее обычном месте среди послушниц. Лемерль тоже отсутствовал, хотя его я и не ждала. Где Перетта? На вчерашней панихиде я ее видела, а с тех пор ни разу — ни в клуатре, ни когда работала в пекарне, ни позднее на сексте, ни на капитуле, ни сейчас за ужином. Где же моя маленькая подружка?

Со стыда вспыхнули щеки. С тех пор как исчезла Флер, я редко думала о Перетте. Что там, почти ее не замечала. Вдруг она больна? Я едва ли не надеялась на это! Болезнь объяснила бы ее отсутствие. Только сердце подсказывало: дело в другом. Господи, зачем она ему? Перетта слишком юна, чтобы ему приглянуться, слишком ребячлива, чтобы пригодиться… И все же я чувствовала: Перетта у Лемерля.

21. 23 июля 1610

Вот вам и начало! Можно сказать, первый акт пятиактной трагикомедии. Главные роли уже распределены — благородный герой, красавица героиня, комические декорации и хор дев на манер античного. Все на местах, кроме злодея, который тоже непременно появится, дайте срок.

Кровь в колодце — штришок для придания особой поэтичности. Теперь у всех на уме знамения и чудеса — птицы, летящие на север, двухжелтковые яйца, странные запахи, сквозняки в неурочных местах. Мне это только на руку. Умиляет, что сам я почти ничего не делаю. Монашки пересидели в своем уединенном монастыре и заскучали. Им только палец покажи — увидят, услышат и почувствуют именно то, что мне нужно.

Сестра Антуана в последнее время стала палочкой-выручалочкой. За румяное яблоко, сладкий пирожок или просто слово доброе она потчует меня местными сплетнями и маленькими тайнами. Именно Антуана с моей подачи отловила шесть черных кошек и запустила в монастырь. Кошки устроили настоящий погром в маслодельне и насулили беду сорока двум монашкам, которые попались им по дороге. Именно Антуана отыскала уродку-картофелину в форме дьявольских рогов и подала матери Изабелле на ужин. Именно Антуана до колик напугала сестру Маргариту, посадив в мучной закром лягушек. Маленькую тайну самой Антуаны — про ее внебрачного, умершего младенцем ребенка — мне поведала сестра Клемента, которая презирает толстуху и набивается мне в фаворитки. В фаворитках у меня другая, но Клемента падка на лесть и, к чему лукавить, куда милее плоской, как доска, Альфонсины или высохшей Маргариты, которую вечно трясет и колотит.

С сестрой Анной посложнее. Очень жаль. Какое огромное подспорье безмолвная сообщница, которая, если я правильно разобрался, куда смышленее, чем кажется. И дрессировке поддается не хуже собаки или мартышки. А еще ее любит Жюльетта — это мой дополнительный козырь на случай, если дикарка взбунтуется.

Ах, Жюльетта! Крылатую мои шуточки так и не развеселили, хотя втайне она досадует на кутерьму, которую они подняли. Очень в ее духе: росла средь заклинаний да наговоров, а экзальтированной дурой не стала. Я знал, что дешевыми фокусами и химерами ее не проведешь, но сейчас в этой кутерьме есть и ее вина, значит, она меня не выдаст. Как отчаянно мне хочется раскрыть ей карты! Нет, риска и без того предостаточно. Тем паче ей свойственна глупая верность, и, выяснив мои планы, она наверняка попробует их сорвать. Нет, милая, в этой игре мне совесть не нужна.

Сегодня я ездил в Барбатре и полдня провел у гати, наблюдая за приливом. Море для меня — верный способ навести порядок в мыслях, а заодно отдохнуть от монастыря и растущей навязчивости любезных сестер. Разве можно так жить? Не люди, а куры в курятнике, друг у друга на голове! Я вот не выношу замкнутое пространство. Мне подавай воздух, небо и сразу все дороги. Еще хотелось отправить письма, желательно втайне от милой Изабеллы: дойдут за неделю, оплата по получении ответа. Течение меняется каждые одиннадцать часов — факт весьма важный, хотя мало кто из островитян его отметил, — значит, гать обнажается на неполных три часа. Я где-то читал, что приливы подчиняются Луне, а еретики шепчут, что солнце притягивает Землю. Ясное дело, в полнолуние прилив сильнее, а в новолуние куда слабее. Мальчишкой я частенько получал на орехи за интерес ко всему новому. Мой интерес называли праздным и мимолетным, наверное, для контраста с непоколебимым безразличием моих праведных наставников. Однако перекроить меня им не удалось. Пусть я строптивый упрямец, но объяснения вроде «Такова воля Божья» не устраивали меня никогда.

22. 24 июля 1610

Сегодняшний день, как и вчерашний, получился суматошным. Пока Лемерль занят своими особыми молениями, службы в часовне отменены, хотя вигилии и лаудесы мы служили как обычно. Нас с сестрой Жерменой поставили рыть новый колодец и освободили от иных обязанностей, за исключением важнейших. Перетты до сих пор нет, но о ее исчезновении никто не заговаривает. Мне почему-то боязно задавать лишние вопросы и тем более обращаться к Лемерлю. У сестер на уме лишь демоны и проклятия. Каждая книга из скриптория проштудирована, каждая небылица по сто раз обсосана. Пьета вспоминает, как много лет назад в ее родной деревне одержимый демоном крестьянин помер, истекая кровью. Маргарита говорит о море крови в Откровениях Иоанна Богослова и божится, что на носу Апокалипсис. Альфонсина опасается, что ее проклял нищий, которому она не подала. Томазина предлагает носить обереги — ягоды рябины на алой нити. В общем, и страх, и смех — не знаю, чего больше. Ни юная настоятельница, ни ее духовник нашей островной святой не поклонились, однако к сегодняшнему полудню у статуи святой Марии Морской появилось с полсотни зажженных свечей и небольшая горка подношений, в основном цветов и фруктов, а воздух посинел от курящегося фимиама.

Мать Изабелла кипела от ярости.

— Что за самодеятельность?! — рявкнула она, когда Бенедикт проблеяла, мол, мы старались во благо монастыря. — В такой ситуации недопустимо просить заступничества святой… Ежели она вообще святая. А это, — Изабелла показала на подношения, — сущее язычество. Немедленно все уберите!