Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов

приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно доказывала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения»74. Одновременно Царь сообщал, что получил телеграмму от ген. Иванова с извещением, что 11 армия Щербачева в Галиции атаковала с успехом две германские дивизии: «И это случилось сейчас же после того, как наши войска узнали о том, что я взял на себя верховное командование. Это воистину Божья помощь и какая скорая…» «Хорошие известия от Иванова – настоящее благословение для начала твоей работы», – отвечала А. Ф. – все теперь кажется пустяком, такая радость царит в душе». «Слава Богу», – пишет она через несколько дней (30 авг.), – ежедневно приходится читать добрые вести о наших славных войсках. Так отрадно, что со времени твоего приезда Бог действительно даровал через тебя свое благословение войскам! С какой обновленной энергией они сражаются! Если бы только можно было сказать то же о внутренних делах». «Я жажду, – добавляет она 15 сент., – чтобы наконец дела приняли благоприятный оборот, и чтобы ты мог целиком отдаться войне и интересам, с нею связанным».

Перелистывая переписку, видишь, как рассеивается туман, навеянный «догадкой» ген. Поливанова. Нет никакого основания заподозревать искренность обоих корреспондентов, видевших в разлуке «тяжелый крест», который они несут во время войны: «Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, – говорил Царь 4 января 16 г., – что наша разлука является нашей собственной, личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить…»

Во всяком случае, общество не сумело оценить этого искреннего порыва, даже жертвенности Царя. С этого момента в представлении Поливанова произошла некоторая «эволюция» в уме императора Николая II – «все пошло иначе».

Глава четвертая. Царица – «немка»

I. Мечта о мире

В исторической работе трудно обосновать слишком грубую в своей элементарности тезу о изначальной как бы «измене» всегда остававшейся «тайной германофилкой» имп. Алек. Фед. («немкой, маневрировавшей в пользу своего первоначального отечества» – по характеристике французского журналиста Ривэ). Безответственная сплетня, порожденная в дни войны примитивным общественным психозом, находится в резком, непримиримом противоречии с настроениями, которые так явно выступают в каждой строке отмеченной выше интимной переписки А. Ф. Поэтому те, кто пытаются более серьезно обосновать концепцию подготовки сепаратного мира, переносят центр тяжести в другую плоскость. «С идеей сепаратного мира ум Царицы осваивается лишь впоследствии, – пишет, напр., Чернов, отвергающей легенду об «измене», – когда заманчивый мираж победы обманно ускользает, оставляя разочарование и обезверенность». При отсутствии хронологической четкости в изложении этого автора и склонности его к толкованию отдельных эпизодов в духе шаблонной легенды «измены» (примеры мы видели и увидим), не ясен момент, когда в сущности «царизм исподтишка, но всерьез» стал готовиться к ликвидации борьбы на «внешних фронтах» для того, чтобы «перенести ее на фронт внутренний». Однако сама по себе такая постановка более логична и может заключать некоторую долю правдоподобия. Нам предстоит на ней в дальнейшем остановиться более подробно, так как эта легенда делается общественным достоянием в предреволюционное уже время.

В 1915-м году намечались только ее абрисы, нашедшие, между прочим, отражение в воспоминаниях б. чешского президента, проф. Масарика. Уверенный, что накануне революции «часть придворной клики задумала план пустить немцев к Петрограду, дабы этим спасти трон», мемуарист пишет, «что это не был единственный подобного рода план, я могу доказать теми сведениями, которые я получил в Лондоне о Горемыкине. Уже тогда этот русский министр, бывший сравнительно лучше, нежели его преемники, не боялся поражения и наступления немцев на Петроград – немцы-де могут завести в России порядок75». Фантастика, сообщенная Масарику в кругу компетентных политических людей, среди которых он вращался в Лондоне, в гиперболической форме передавала лишь намеки некоторых органов русской печати. Так, в «дневнике» министра ин. д. под 20 октября 1915 г. значится: «За последнее время широко распространился слух о предстоящей отставке министра ин. д. С. Д. Сазонова, и некоторые газеты («Бирж. Вед.») уже оповестили о готовящемся будто бы назначении председателя Совета Министров И. Л. Горемыкина государственным канцлером с передачей ближайшего руководства министерством ин. д. на правах управляющего таковым бывшему послу в Вене Н. Н. Шебеко. Известие это, до того распространившееся, что ему поверили наиболее непосредственно задетые им лица, вызвало за границей, а также среди иностранных дипломатов в Петрограде толки о том, что будто намеченная перемена должна повлечь в направлении внешней политики России поворот в смысле смягчения вражды к Германии, а затем, может быть, и перехода к отдельному соглашению с последней, Такое мнение основывалось, между прочим, на том, что И. Л. Горемыкин, по-видимому, ищет опоры в кругах правых, которые всегда тяготели в сторону Германии»76. Цитированная запись «дневника» министра ин. д. заканчивала свою информацию так: «20 октября по окончании всеподданнейшего доклада своего в Царском Селе С. Д. Сазонов, сославшись на эти слухи, высказал Государю желание быть по возможности осведомленным относительно срока осуществления упомянутых предположений. Но тут оказалось, что Государь Император впервые услышал о таковых и с крайним удивлением самым решительным образом опроверг существование даже мысли о них. При этом Е. В. не скрыл своего раздражения по поводу постоянно возникающих в Петрограде всякого рода ложных слухов и прибавил: “Слава Богу, я живу в Ставке, куда весь этот вздор не доходит”».

Мог ли иметь этот «вздор» какое-нибудь отношение к затаенным, по крайней мере, помыслам А. Ф.? Поскольку источником нашего осведомления о ее психологии является интимная переписка, трудно усмотреть какое-либо изменение тона в момент, когда подготовляется будто бы второй этап осуществления плана заключения сепаратного мира. Нельзя же в самом деле в порыве человечности, побудившем А. Ф. написать 25 июля такие строки: «Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только тогда, когда все кончится и водворится повсюду мир внешний и внутренний», – увидеть подтверждение той «безверности», которая могла толкнуть на скользкий путь искания путей к сепаратному миру и которая в такой внутренне психологической оболочке не имела никакого отношения к каким-либо германофильским настроениям? 5 сент. А. Ф., рассказывая мужу о посещении лазарета, где она и ее дочери работали в качестве сестер милосердия77,