Книга Город еретиков - Федерико Андахази

2

В замке Велайо не требовалось устанавливать никаких законов, поскольку там, где живет любовь, в законе нет необходимости: этот постулат учения апостола Павла был порожден не теологической премудростью, а самым чистым экспериментом. И действительно, обитатели замка каждый день находили подтверждение тому, что законы суть замена любви при отсутствии самой любви. Они были убеждены в этом настолько глубоко и искренне, что им не нужен был никакой Моисей, даже если бы он явился со скрижалями Закона — поскольку скрижали эти запечатлелись в их сердцах. Мужчины не желали жены ближнего своего, поскольку эти жены никому не принадлежали и сами принимали решение, с кем им быть; никто не крал, поскольку все принадлежало всем и украсть у кого-либо означало украсть у общины — а стало быть, у себя самого; они праздновали еврейский день субботний и христианское воскресенье, поскольку вообще праздновали все дни недели, так как труд был для них не наказанием, а благословением; никому из них не приходило в голову убивать — и не потому, что это было запрещено определенным законом, а потому, что они не ведали гнева и уж тем более ненависти, и у них не было причин, чтобы совершить убийство. Они не лжесвидетельствовали, поскольку там, где не было ни лицемерия, ни неверности, ни запрета на мысль или слово, не оставалось места для лжи и, таким образом, обман не имел никакого смысла. Они не желали чужого добра по той простой причине, что чужого не существовало, поскольку собственность одного человека одновременно являлась собственностью всех остальных. Первоначальный феодальный порядок, по которому крестьяне из усадьбы, принадлежавшей замку, возделывали пахотные земли, довольствуясь лишь малой частью урожая, которой едва хватало, чтобы не умереть с голоду, — этот порядок был вскоре изменен. Большая часть монастырей придерживалась в отношении крестьян именно такой поместной политики: аббат ничем не отличался от хозяина-феодала, а вассалы трудились на него только за кров и еду. И подобно тому, как в феодальных поместьях благородные семейства были полностью отделены от плебейских, в аббатствах существовало строгое размежевание монахов и мирян: права общинника распространялись только на представителей духовенства и, разумеется, не включали в себя крестьян. Аурелио решил, что для того, чтобы создать подлинное братство, в него необходимо принять также и земледельцев и вообще стереть всякие границы между замком и усадьбой. Обитатели большого дома и маленьких домишек не только поделили все, чем владели, — бывшие монахи поделились также и принципами своей жизни, так что одни смогли перемешаться с другими и у всех жителей Велайо оказались одинаковые права. На новая система незаметно привела к общему благоденствию, и скопление бедных домиков, в которых жили семьи хлебопашцев, вскоре превратилось в процветающее селение, разноцветное и радостное; мессы в замковой церкви тоже сделались всеобщим достоянием, и не было там одного постоянного священника: каждый мог взять слово и высказаться о том, чем ему хотелось поделиться; к мессе ходили только те, у кого было желание, а тех, кто не хотел, никто не принуждал ее посещать. Празднества были всеобщими, и, сказать по правде, жители поселка находили все больше возможностей и причин для праздников.

Аурелио вскоре сделался самой почитаемой фигурой для всех обитателей поселка. Будь на то его воля, он мог бы стать могущественным властелином: толпы его обожали, эти люди без колебаний исполнили бы любое его желание или превратились в нерассуждающее войско. Будь Аурелио наделен наклонностями к мессианству, он мог бы возглавить еретическое движение или пойти дальше — он мог бы воспользоваться своим поразительным сходством с Назаретянином и, захватив его место, направить толпу в своих целях. Однако молодой человек не испытывал ни малейшей тяги к власти и не считал, что в чем-то превосходит своих ближних; он не чувствовал призвания к деятельности проповедника, поскольку был убежден, что никакой мудрости ему не постичь, — наоборот, Аурелио прикладывал колоссальные усилия, чтобы избавиться от уверенности в чем бы то ни было, потому что полагал, что путь к истине лежит через сомнение. В конце концов дошло до того, что Аурелио отказался от истины в качестве высшего блага, когда подумал о том, что все несправедливости, все убийства и злодеяния совершались как раз таки во имя истины. Отсутствие Истины — непреложной догмы — делало возможным сосуществование различных точек зрения, и тогда, как на агоре у древних греков, все, что угодно, могло выступить предметом для дискуссии. В поселке Велайо пышно расцвело эфемерное искусство беседы: плодотворный спор или чистое удовольствие от доведения всякой мысли до пределов логики и морали — все это разительно отличалось от монашеского безмолвия, к которому была приучена группа беглецов. Получилось так, что Аурелио, во время своего пребывания в монастыре мечтавший сделаться духовным наставником, теперь, получив в свое распоряжение многочисленную паству, осознал, что было бы недостойно относиться к своим ближним как к послушному стаду.

Однако слухи о новой общине в процветающем селении Велайо не замедлили обратиться в злые наговоры. В соседних селениях Велайо стали теперь именовать Вильявисьоса;[28]действительно, уже к 1348 году относятся первые нотариальные акты, в которых в качестве официального названия этого селения фигурирует "Вильявисьоса, что в Астурии". И все-таки поначалу это необычное сообщество не являлось мишенью для громогласных обвинений. Если таковые и имели место, то находились люди, которые намеренно утаивали все признаки недовольства — и на то имелись серьезные основания: с тех пор как в замке объявились новые жильцы, в поселке наступило такое благоденствие, что дон Алонсо, граф Хихонский, здорово обогатился, получая налоги с Вильявисьосы. Однако потребовалось совсем немного времени, чтобы растущее недовольство соседних поселений обернулось неудержимым и громогласным негодованием.

3

Кристина и Аурелио были отнюдь не безупречной супружеской четой: в отличие от идеала семейной жизни, согласно которому женщина должна была во всем подчиняться мудрым указаниям мужчины, они не принимали никаких решений иначе как по обоюдному согласию. Их союз являлся ущербным, поскольку в его основании лежала любовь, а не caritas, посредством которой муж должен был защищать свою супругу и руководить ею, как будто бы женщина беспомощна, тупоумна или неспособна чего-нибудь добиться самостоятельно. С другой стороны, Кристина не принесла с собой приданого, долженствующего смягчить ту муку, которую приходилось переносить всем мужчинам, в жизни которых появлялось это новое, почти что омерзительное существо. Это был непостижимый брак, поскольку он изначально не был рассчитан на рождение детей — ведь чрево Кристины после самого жестокого из грабежей, которому ее подверг родной отец, сделалось территорией опустошенной и безлюдной. Это был недопустимый брак, если учесть, что он не предусматривал слияния двух состояний, — наоборот, соединение Аурелио и Кристины явилось разделением одного наследства между множеством людей, которые до этого никогда ничем не владели. Это был неправильный брак, потому что он не приводил к союзу двух семейств — ведь Кристина и Аурелио были двумя душами, обреченными на все возможные изгнания. Для церковной власти это был отвратительный брак, так как он не только держался на столпах любви и страсти, но был к тому же скреплен прочным цементом вожделения, опровергая одно за другим все предписания Церкви, утверждавшей устами Иеронима: