Книга Ещё не Аюта - Владимир Осипцов

class="p1">

Дочь, пристыженная, взяла мамины руки в свои, и та повела её в глубь сада, по памяти выбирая тропинки, почти невидимые под свежим снегом, мимо почти заметённых кустов и деревьев, сияющих искристыми, снежными шапками — вела, пока не остановились перед невысоким обо, из степных камней. Императрица вынула из рукавов благовонные свечи и прочие принадлежности, зажгла их с помощью дочери, и, обустроив как надо, приношения, медленно опустилась на колени, негромко, почти про себя, читая молитву. Кадомацу присела рядом, в отличие от матери, широко раскинув полы одежды, и, шевеля губами, повторяла слова дхарани. Ей даже стало жалко маму, несмотря на чуть не вспыхнувшую только что ссору. Императрица была ламаисткой, в отличие от супруга и детей, исповедовавших другую религию, и все счастливые годы замужней жизни грешила, обходясь без духовника. Отец не разрешал ей заводить личного ламу, справедливо опасаясь увеличения влияния на государство этой секты, и матери, уже вступившей в тот возраст, когда начинают больше интересоваться религией, чем мирскими проблемами, приходилось довольствоваться лишь общением с «живым Буддой» — Сэнсеем, или вот так вот, тайком с дочерью, проводить необходимые обряды.

— Очень хорошо, что ты сегодня пришла в белом, — нарушив тишину, заговорила на языке Степей императрица после очередного поклона.

— Ну что мама, разве было...

— Не спорь, было! Я ведь помню — сколько раз ты забывала. Всё-таки, это последний раз мы отмечем, я ведь не знаю, какая ты вернёшься... — она повернулась к ней лицом, и девочка с ужасом увидела её глаза, полные слёз: — Господи, дочка, я не знаю, как буду жить без тебя! Мне тоже по сердцу — и тебя отпустить, чтобы страдать самой и тебя удержать, чтобы ты страдала! Я не знаю — говорят, из школы Майи выходят совсем другие, чем вошли, мудрее и прекраснее, чем были, но всё равно боюсь. Боюсь, что через пять лет, к нам вернётся мудрая и прекрасная волшебница, а моя дочь, мой непутёвый ребёнок, которую я любила, которая умела делать глупости и совершать ошибки — навсегда сгинет где-то в глубине её сердца, оставив на память только её имя. Имя, которое я выстрадала в родах, будет принадлежать какой-то незнакомке!.. — дрожь в голосе сорвалась в плач, и гордая отравительница укрыла лицо в ладонях.

Растроганная, девочка по имени Кадомацу, шагнула к ней, не вставая с колен, и прижалась лбом к груди. Мать обняла её, и, постепенно успокаиваясь, стала гладить непослушные дочкины волосы.

— Не плачь, мама, всё пройдёт очень быстро, это ведь только для меня будет пять лет, а для вас с отцом — всего два с половиной.

— Я знаю, знаю... Но, как же я буду скучать!

— Мама...

— Дочка...

Над священными дарами вился кружевной дымок благовоний...

...Первый раз мама попыталась использовать отравленные благовония — и умертвила несколько придворных дам, но саму дочь Хакамады спас недавно приглашенный лахасский доктор, кстати, давний знакомый матери по Столице Врачевания. Это был крупный промах — мало того, что соперница осталась жива, но и всплыла тёмная роль принцессы-дикарки во всех таинственных смертях, произошедших в гареме. Многие друзья отвернулись от белокожей принцессы, часть наложниц разбежалась в страхе по домам, но некоторые из оставшихся примкнули к её сторонникам — скорее из страха, чем по доброй воле.

Это было тяжелое время. Настоящая пытка одиночеством опустилась на плечи молодой женщины. Она, привыкшая к незаслуженным обидам, тяжело переносила заслуженное воздаяние. Фрейлины и служанки почти не разговаривали с ней, хотя приказы выполняли молниеносно, наверное, всем существом дрожа от страха. Правда, теперь подле были новые сторонницы из числа наложниц — но она видела, сколько неискренности на этих лицах, всегда отмеченных в её присутствии животным страхом. А лучшие из её подруг объявили ей бойкот, и даже покинули дворец, не в силах примириться даже с маленькой толикой злодейства.

Мать тогда чувствовала себя ещё хуже, чем в первые дни своего замужества. В те времена хоть про дурную славу можно было смело сказать «ложь» и собственная совесть не вторила недобрым языкам. Как раз, только что появившийся Сэнсей, несмотря на дружескую приязнь, сразу же возникшую меж ним и будущей императрицей, закрыл её химическую лабораторию. И, что было горше всех несчастий — соперница, мать Мамору, проявила несомненные признаки беременности.

Будущая императрица и сама не знала, что вывело её из того опустошенного и безрадостного состояния. Наверное, кровь предков. Она говорила, что однажды проснулась и подумала: «Да что же это я убиваюсь?». В самом деле, муж любил по-прежнему её, а не первую жену, в чём убеждал своими письмами, даже после того, как ему стали известны её мрачные тайны. Талант её никуда не делся, соперница имела только одного ребёнка против её трёх, а всё, из-за чего она переживает, решится само собой, как только она одержит победу — «цель оправдывает средства» — эта фраза была известна не только на Земле...

Первым делом, она запугала нескольких наложниц так, что они, боясь больше её, чем наказания, проникли в запечатанную лабораторию и вынесли необходимые реактивы. Вместе с посвящёнными в тайну, они вышили за неделю нарядное платье для Первой Супруги, и, вымочив тщательно в смертоносном составе, поднесли его как подарок в честь очередного празднества.

Подарок сопровождался уговорами и сердечными заверениями в том, что гордая северянка наконец-то согласна признать главенствующую роль Старшей Супруги, и, как истинная сестра выражает согласие отказаться за своих детей от права на престол, «и пусть это платье, сшитое в старом стиле, послужит залогом... и т.д. и т.п. ....». Обрадованная, мать Наследника, на всё согласилась, и под уговоры прельщённых заманчивыми перспективами родственников и наперсниц, надела ядовитое платье...

Плохо ей стало на следующий день, но вначале, принимая недомогания за признаки последних дней беременности, мать Мамору не придала им значения. А когда, наконец-то заподозрили неладное и позвали за лекарем, было уже поздно.

Сэнсей, узнав о плохой вести, помчался на Даэну, чтобы известить Императора и принца, вверив больную попечению придворного врача, но Цааганцецег нашла, как о нём позаботиться...

Говорят, что пользуясь тем, что пока ещё оставалась вне подозрений, она однажды встретила лейб-медика у входа в покои соперницы, и с улыбкой поднесла ему чашку кумыса, как земляку и старому знакомцу,