Книга На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

От стен ее, прикрытых полинявшими коврами и голубыми обоями, несло сыростью, плесенью и холодом. Надя даже почувствовала, как у нее холодеют руки и ноги.

Покончив с осмотром комнаты, она подошла к окну, завешенному грубой белой занавесью. Окно выходило на грязный, узкий двор.

Посреди двора катался на велосипеде смешной юноша, длинный, рыжеволосый, весь в веснушках, без пиджака, в цветном жилете, в желтых ботинках и клетчатых брюках. Он, по-видимому, только учился кататься, так как поминутно падал вместе с велосипедом.

На него с ужасом в заплывших глазках и на лице взирала хозяйка дома — мать. Она стояла на втором этаже, на балконе и, при каждом падении его, всплескивала руками и взвизгивала:

— Лева! Боже мой, Боже мой! Что ты от меня хочешь?!.. Осторожно!.. Осторожно, тебе говорят!

Лева, потирая ушибленные бок, нос или скулу, сердито отвечал:

— Чего вы кричите, мамаша?

— Как чего я кричу?! Разбойник! Только вчера надел новые брюки. 13 рублей заплатила за них. Ты хочешь разорвать их? Что ты думаешь, что я — мильонщица?.. Осторожно, чтоб тебя холера забрала! Лучше бы ты здох прежде, чем ты родился!.. Симон! Симон!.. Ой, я уже не могу говорить. Я уже растроена!.. Скажи ему, Симон, чтоб он перестал кататься.

На балкон вылез из комнаты Симон, круглый, как мяч, весь лысый, в белой сорочке, с отвислым животом и турецкими туфлями на босу ногу. Это был супруг хозяйки и папаша упрямого юноши.

Симон перевесился через балкон, придал своей физиономии свирепое выражение и внушительно сказал сыну:

— Подожди… Вот я сойду вниз. Я тебе покажу, как портить новые брюки. Перестань, говорят. Ты!.. Потерянный человек, кадет, карманщик.

— Вы сами, папаша, хороший карманщик, — ответил спокойно сын, не переставая кататься.

Симон побагровел, повернул голову к супруге и спросил:

— А?.. Ты слышишь?

— Слышу, — ответила со вздохом мамаша.

— Это ты все виновата. Ты его так разбаловала. Где палка?

— Около дивана, в спальне.

Симон пошел искать палку.

Сценку эту наблюдали из окон две девицы в одних сорочках, с распущенными волосами, и прачка с высоко подоткнутой юбкой. Прачка стояла в дверях прачечной, откуда плыли густые облака пара.

Все покатывались со смеху.

Одна девица громко передразнивала хозяйку:

— Лева, осторожно! Ты разорвешь брюки.

Надя также не могла удержаться от смеха и ждала, что будет дальше.

Вот вышел на балкон Симон с толстой суковатой палкой и стал тяжело спускаться, как слон, вниз по деревянной лестнице.

— Вот я тебе покажу, — пыхтел он…

Кто-то постучал вдруг в комнату и Надя отскочила от окна.

— Можно? — спросил за дверьми робкий голос, душимый сильным кашлем.

— Можно, — ответила Надя.

Дверь открылась, и в комнату вошла та самая девушка, которую хозяйка пилила в присутствии Нади. На девушке, как прежде, была нижняя красная фланелевая юбка с черным рисунком и незастегнутая кофточка, показывавшая ее вдавленную грудь.

Надя обрадовалась ее приходу. В памяти ее еще свежо было приятное впечатление, произведенное на нее этой девушкой.

Девушка посмотрела на Надю своими большими, черными, грустными глазами и, кашляя и задыхаясь, спросила:

— Вы заняты?

— Нет, — ответила Надя и ласково улыбнулась ей.

— Спасибо.

Девушка посмотрела вокруг и спросила:

— Можно сесть?

— Конечно… пожалуйста.

Девушка села на краешку сундука возле туалетного столика и сильно закашлялась. Она кашляла теперь так, что вся фигура ее трепалась, как старый парус.

Откашлявшись, она вытерла губы и глаза, полные слез, скомканным в клубок платочком и проговорила с сильным еврейским акцентом:

— Мы немножечко знакомы. Я видела вас у хозяйки. Помните?

— Да, помню.

— Она ругала меня тогда.

— За что? — поинтересовалась Надя.

— Черт ее знает!.. Швейцар разбил бонжур от лампы, так я виноватая… Вы что? Остаетесь здесь?

— Да, — ответила Надя.

— А в каком «доме» вы раньше были?

— Ни в каком. Я имела свое собственное хозяйство.

— А!.. Вы, значит, в таком доме первый раз?

— Да.

Девушка покачала головой.

Надя заметила на ее лице нечто, похожее на жалость и сочувствие.

— А как вам живется здесь? — спросила Надя.

Она обрадовалась случаю узнать что-нибудь об этом доме.

— Всем моим врагам дай Бог такое житье. — Девушка протяжно вздохнула. — Разве это жизнь? Мало того, что ты отдаешь кровь, так тебя за какой-нибудь паршивый бонжур от лампы ругают… А вы почему пошли сюда?

— Я осталась без средств и мне оставалось вместе с детьми умереть с голоду.

— Ой. Нехорошо голодать, — тихо проговорила девушка. — Я однажды три дня голодала. Если бы городовой не взял меня в больницу и там не накормили бы меня, я давно была бы уже на том свете.

Девушка опять закашлялась. Надя страдала, глядя, как она корчится от кашля.

— Может быть, у вас папирос есть? — спросила сквозь кашель девушка.

— Нет, — ответила Надя. — А вы разве курите?

— Курю.

— Неужели? Ведь вам вредно.

— Э! Все равно умереть. Мы видим, что люди, которые не курят, раньше умирают чем те, которые курят… Извините. Я сейчас приду.

Девушка ушла и через две минуты вернулась с дымящейся папиросой в зубах. Кашель теперь душил ее безбожно. Казалось, что он разорвет ее грудь на клочья.

— А вы видели уже эту карточку? — спросила девушка и указала на Марину.

— Видела.

— Она раньше занимала эту комнату. Ах, какая она красивая.

— Это видно…

— Что видно?!.. Вы посмотрели бы на нее не на карточке. Такая стройная, волосы такие густые, глаза большие, карие… Ее имя Марина, но все называли ее «Краковьянкой», потому что она родилась в городе Кракове. Знаете, такой город есть. В Польше. А какая она была гордая. Не подходи к ней. «Я естем Краковьянка», — говорила она всем. А какие почетные гости у нее бывали. Все студенты, чиновники, провизора, офицеры. Они приносили ей шоколад, папиросы, бананы, цветы, кольца, брошки. Вот, смотрите, какие гости.

Девушка сняла с туалетного столика плетеную корзиночку с визитными карточками.

— Вы грамотная? — спросила девушка.

— Нет, — ответила Надя.

— А я грамотная. Слушайте, — и она стала читать карточки. — Антон Андреевич Серебряков — техник, Александр Абрамович Давидсон — фармацевт, Семен Григорьевич Золотарев — настройщик фортепиан, Самуил Григорьев Бершадский — дантист, Иван Петрович Сыроедов — губернский секретарь…

— А я его знаю, этого Сыроедова, — перебила Надя и улыбнулась.

— Кто он? — спросила девушка.

— Муж моей бывшей хозяйки… Господи! Неужели и женатые люди сюда в дом ходят?

— О-го-го-го! Еще сколько! — Девушка поставила обратно на столик корзинку. — Ко мне ходит домовладелец, так у него жена и пятеро детей. Одна дочь у него даже невеста. А как вас звать, мамочка?

— Надей.

— А меня — Цукки.

— Как? — переспросила Надя.

Девушка лукаво сощурила