Книга Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Ольга Александровна Палатникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вдруг меня вызывает генеральный директор «Мосфильма» Владимир Николаевич Сурин и в приказной форме предлагает отправиться на съёмки «Войны и мира». Главным оператором на фильме тогда был Александр Шеленков, и мне совершенно не хотелось участвовать в этом деле: я был твёрдо нацелен на самостоятельную работу. Кроме того, я слышал, что производство картины складывалось сложно: ушёл с картины оператор Владимир Монахов, ушёл очень хороший художник Евгений Куманьков… В общем, не лежала у меня душа к этой поездке.
С оператором Анатолием Петрицким
И вот по дороге от Мукачево к месту съёмок я встретился с Бондарчуком. Пожали друг другу руки. Одет он был в чёрный кожаный костюм на меху, как у летчиков-полярников, на голове чёрная меховая шапка – такие тогда носили секретари обкомов. Глянул на меня:
– Одежонка ненадёжная, замёрзнет ещё здесь. Надо ему выдать костюм, как у меня.
А я про себя думаю: «Не дай Бог мне ещё спецодежду получить, тогда уж точно завязну в этом деле».
Поселили меня в пансионате. Там же жили второй режиссёр фильма и друг Сергея Фёдоровича Анатолий Чемодуров, Шеленков со своей женой Чен Ю Лан и их постоянным помощником Сергеем Армандом и, разумеется, Бондарчук с Ириной Константиновной. С Ириной я был знаком с 1957 года: она снималась в фильме режиссёра Александра Столпера «Неповторимая весна», а я работал там ассистентом оператора.
Сергея Фёдоровича я, разумеется, знал как актёра и создателя «Судьбы человека», знал, что в 30 с небольшим он стал Народным артистом СССР. Что означает это звание в искусстве, я представлял с юных лет. Мой отец был очень дружен с Алексеем Денисовичем Диким. В середине тридцатых он возглавлял Ленинградский БДТ, потом его посадили. В лагере он провел пять лет, вышел во время войны. Вообще судьба его необычайна. В первый год после лагеря он был без работы, а потом сыграл Кутузова в фильме «Кутузов» и Нахимова в фильме «Адмирал Нахимов». А затем – самое поразительное – Дикий в киноэпопеях «Третий удар» и «Сталинградская битва» сыграл Сталина. А ведь совсем не похож был на Сталина – голубоглазый, мощный, статный. Но при первом же общении становилось ясно – перед тобой очень умный и сильный человек. Видимо, эти качества его личности всё и решили. Пострадавший от Сталина, он не мог отказаться сыграть его в кино, иначе – опять в лагерь. В пятидесятом году я приехал учиться в Москву и Алексей Денисович взял меня жить к себе. Он в это время был уже Народным артистом СССР и лауреатом шести Сталинских премий, хотя от политики был далёк и с высоких партийных трибун лозунговых речей не произносил. Был он просто гениальным артистом и режиссёром. И Сергей Фёдорович, кстати, глубоко почитавший А. Д. Дикого, получил звание Народного артиста СССР, благодаря только своему актёрскому таланту.
Многие режиссёры, тоже Народные СССР и к тому же члены КПСС, хотели снимать «Войну и мир». Герасимов хотел, Пырьев, а вот, поди ж ты – доверили беспартийному Бондарчуку…
Но вернёмся в снежную закарпатскую зиму 62-го. Помёрз я день-другой на съёмочной площадке, 14-го декабря в мой день рождения купили мы с Серёжей Армандом на свои скромные суточные бутылку водки и закрылись в комнате. Вдруг стук в дверь. Открываем – Чемодуров.
– Что тут у вас? А! День рождения? Так я Сергея Фёдоровича позову. Можно?
Он пришёл с коньяком и транзисторным приемником. Тогда у меня и состоялся с ним первый серьёзный разговор о картине. Я ведь ничего о ней не знал, но мой отец работал над декорациями для оперы Прокофьева «Война и мир» в Киевском театре оперы и балета, дома было собрано много материалов; я всё это перебирал, хорошо познал эпоху, да и сам роман внимательно перечитывал.
Помню тот свой день рождения так, как будто это было вчера, и мы поспорили с Бондарчуком. Я высказал мысль, что картина вообще могла быть чёрно-белой и не обязательно широкоформатной. Замечу, что и сейчас с досадой смотрю на тот красиво-банальный кадр, в котором красивый, на белом коне Наполеон смотрит на красиво лежащего князя Андрея и произносит свою знаменитую фразу: «Вот прекрасная смерть!» Помню, как тогда мне очень хотелось донести до Бондарчука идею, что в картине должна быть ощутимой, явственной связь с современностью. Речь зашла о том месте у Толстого, когда над в беспамятстве сжимающим полковое знамя князем Андреем орудуют французские мародёры. И я, начитавшись Хемингуэя (ведь 60-е – время повального увлечения Хемингуэем), привёл сцену мародёрства после боя из романа «Прощай, оружие»: по сюжету там события близки тем, что у Толстого, но даны жёстче и подробнее. Сергей Фёдорович с моими, довольно горячо произнесенными соображениями вежливо не согласился, а Анатолий Чемодуров без всяких церемоний уточнил:
– Дерьмо этот Хемингуэй по сравнению с Львом Николаевичем Толстым!
Проспорили мы до рассвета…
Наступал Новый, 1963 год. Я пошёл к генеральному директору картины Циргиладзе отпрашиваться домой.
– Э, кацо, нет, – говорит Виктор Серапионович, – договаривайся с Бондарчуком.
Бондарчук в ответ на мою просьбу мрачно задумался – была у него такая особенность.
– Ладно. Поезжай. И я поеду в Москву.
После праздников прихожу к И. А. Пырьеву – я работал в его объединении. Иван Александрович произнёс примерно следующее:
– Больше ни в коем случае не соглашайся работать на «Войне и мире»! И не вздумай ездить к ним! Подожди. Будет у тебя самостоятельная интересная картина!
Не верил он в это дело, вернее – хотел не верить. Человек он был зажигательный, темпераментный, ну а ревность – чувство будоражащее, нашему «неистовому Ивану» вовсе не чуждое.
Я ушёл в отпуск, уехал к родителям в Киев. Вдруг – грозная телеграмма от Сурина: «Немедленно выйти на работу!» Но в кабинете у генерального директора киностудии разговор пошёл другой:
– Толя, поймите, там задействована армия – пять тысяч солдат и ещё конница. Шеленков заболел, простаивают. Нужно помочь. Поездка у вас будет всего-то на недельку. Шеленков выздоровеет, и вы вернётесь. Даю слово.
Отказываться в такой ситуации у меня язык не повернулся.
В марте в Закарпатье уже тепло. Приехал я ночью, определили меня в тот же номер, где я жил с Армандом. Открыл дверь Слава Тихонов. В номере, освещённом луной, теперь
