Книга Рыцари креста - Том Харпер

Мое лицо запылало от гнева. И тут моих губ коснулись прохладные губы Анны, спасая меня от этого жара. Я вздрогнул от неожиданности и подался вперед, торопясь ответить на поцелуй. Какое-то время мы ничего не говорили.

— Чтобы ни произошло с норманнами, ты не перестанешь искать убийцу Дрого и Рено, — сказала Анна, вновь натягивая на голову капюшон.

— Потому что меня купил Боэмунд? — вспыхнул я.

— Вовсе нет. — Чтобы успокоить меня, Анна прижала к моим губам палец, потом провела им по щеке и запуталась в бороде. — Хотя бы потому, что Боэмунд может найти истину неприятной. Но главная причина заключается в том, что ты не уймешься до тех пор, пока не откроешь эту тайну и не поведаешь ее миру.

Конечно же, она была права, и я вновь заключил ее в объятия. Где-то в ночи охотилась сова, стрекотали цикады, и капала с поросшего мхом уступа вода. Далеко внизу Божье воинство гасило костры и укладывалось на грязные соломенные и камышовые матрасы. Мы же с Анной провели эту ночь на склоне горы, на каменном ложе под беззвездным небом.

14

В объятиях Анны я нашел утешение, но весь следующий день меня снедало сильное чувство вины. Воспоминания о пещере лежали на моем сердце тяжким грузом, и любой другой грех казался уже невыносимым. Я пребывал в самом мрачном настроении, когда мы с Сигурдом шли по дороге, идущей вдоль западного берега Оронта, и проверяли всех, кто проходил или проезжал, на предмет спрятанной провизии или предательских намерений. Самое голодное время закончилось, поскольку весна открыла горные перевалы и морские пути для императорских караванов с продовольствием. Но оказалось, что иметь недостаточно еды почти так же плохо, как не иметь никакой еды. Наше зерно стало причиной тысячи ссор, из него произросли зависть и жадность, и потому для сохранения мира в воинстве нам приходилось то и дело выставлять дозоры. — Лучше бы мы тратили силы на борьбу с неприятелем, — сказал Сигурд.

Он был прав. С приходом тепла и с появлением провианта войско стало постепенно приходить в себя, однако проталин в турецких укреплениях так и не появилось. На другом берегу сверкающей на солнце реки за рядами лагерных палаток высились такие же неприступные, как и прежде, стены Антиохии. С высот, на которых мы находились, я видел крытые красной черепицей городские крыши и карабкающиеся по склону террасы с разбитыми на них садами. Несколько севернее на обширных полях двигались крошечные фигурки — это крестьяне распахивали на волах землю к новому посеву. Видимо, они были уверены, что успеют собрать урожай, прежде чем мы возьмем город.

— Будь я одним из наших военачальников, я бы с каждым днем волновался все больше, — не унимался Сигурд. — Если их армии не растратят вновь обретенную силу в сражениях, они займутся еще большим непотребством.

— Это им вряд ли удастся, — ответил я, приостановившись, чтобы вытрясти из сапога камушек. — Прошло уже два месяца с тех пор, как Боэмунд разбил последнюю турецкую армию, пришедшую освобождать город. Турок в Азии хватает, а известия о нашей осаде распространились далеко. Если они вновь соберут большое войско, одолеть их будет очень непросто.

— И тогда они дозволят нам вернуться домой.

Сигурд, конечно, шутил, но мы оба прекрасно осознавали опасность. Слухи о приближении несметного турецкого воинства ходили и раньше, однако в последнее время они звучали все настойчивее. Не далее как этим самым утром императорский гонец доставил Татикию очередное тревожное послание. Мой господин не стал делиться со мной его содержанием, но заметно побледнел при чтении. До той поры, пока нам противостояли только защитники города, священство могло убедить нас в том, что служение Богу не ограничено во времени. В несостоятельности этих заведомо ложных уверений нас рано или поздно должны были убедить копья приближающейся армии.

— Деметрий!

По дороге к нам бежал молодой варяг с длинными светлыми волосами, развевающимися на ветру.

— Меня послала доктор. Ты должен немедленно прийти к ней. Она что-то узнала о мертвом норманне.

— О Дрого? Что именно?

— Она ничего не сказала.

— Где она?

— В своей палатке, лечит франкского паломника.

Я оставил Сигурда и сломя голову понесся к нашему лагерю. Палатка Анны стояла на южной его границе, перед открытым пространством, отделявшим нас от лагеря норманнов. Узкая речушка, бегущая с ближней горы, несла с собой свежую воду и предоставляла неограниченные запасы камыша, которым устилались лежанки пациентов. Как обычно в солнечную погоду, Анна подвернула полы палатки. Я увидел под навесом четыре устланные камышом грубые лежанки, сделанные из положенных на камни досок. Три из них пустовали, на четвертой лежал лицом вниз полуодетый человек и, по-видимому, спал. Из завернутой в ткань припарки на его спину вытекала зеленоватая жидкость. Рядом с ним на скамейке сидела Анна, надевшая на платье старый, покрытый множеством пятен фартук.

— Зачем ты меня звала? — спросил я, еле переводя дух.

Анна подняла на меня глаза.

— Вон как на тебя действует имя Дрого!

— Я всегда прибываю по первому твоему зову.

Анна сморщила нос, выражая шутливое недоверие, и указала рукой на лежавшего перед нею пациента.

— Взгляни сюда.

Я посмотрел на паломника и тут же все понял. Из-под наложенной на шею припарки выглядывал то ли порез, то ли нарыв, однако мое внимание привлек вовсе не он. На покрытой множеством бородавок, веснушек и прыщей спине виднелся огромный шрам в форме креста, верхний конец которого исчезал под всклокоченными волосами паломника, а поперечина проходила на уровне лопаток. Кожа на шраме сморщилась, давно утратив розоватый цвет и блеск свежего рубца, однако две эти линии оставались такими же прямыми и ровными, как в тот день, когда их вырезала чья-то неведомая мне твердая рука.

— Вот почему ты вспомнила о Дрого!

— Он хотел, чтобы я вскрыла нарыв, но отказывался снять тунику до той поры, пока боль не стала нестерпимой.

— Судя по состоянию шрамов, крест вырезан достаточно давно. Он…

Видимо, мои слова каким-то образом проникли в сознание спящего паломника, потому что он вздрогнул и, резко повернув голову в нашу сторону, спросил:

— Ты кто?

— А ты кто?

— Петр Варфоломей. — Он поморщился от приступа боли, вызванного резким движением. — Божий странник.

О том, что он не рыцарь, можно было судить не только по его лохмотьям, но и по весьма далекому от благородства лицу. Нос у него был кривым, словно его перебили в драке, зубы росли вкривь-вкось, а кожа была покрыта множеством язв.

— Ты воистину следуешь за Христом?

— Насколько у меня хватает сил.

— В самом деле? — спросила Анна, указывая на низ его спины.