Книга Мечты о пламени - Келли Сент-Клэр

мне этого делать, но сейчас позволяет. Его заверения насчёт близнецов сомнительны. Если бы с ними что-то случилось, не знаю, смогла бы я оправиться от потери. Должно быть, требуется огромное количество сил, чтобы снова стать собой, после потери членов семьи, как это сделал Джован.

— Мать морит голодом наш народ, — говорит он, зажмурив глаза.

Моя рука останавливается, замирая в воздухе. Я смотрю на брата в неверии. Он открывает свои карие глаза, и я вижу, он верит, что говорит правду.

— Годами. Вот почему склады настолько полные. Нас одурачили, сестрёнка. Счастье, которое мы видим во время перехода в Первую Ротацию, предназначено для того, чтобы держать двор матери в благодушном настроении. Не то, чтобы это их волновало, — он опускает голову.

— Во время своего путешествия я многое увидел, — шепчет он.

— Она… — хриплю я.

Я не понимаю. Я знала, что она готовила запасы для войны. Я и не подозревала, что она делает это, медленно моря голодом наш народ! Я думала, что она сеет больше семян, а не убивает невинных Солати. И снова жестокость моей матери выбивает почву у меня из-под ног. Я потрясена. Я уже должна была бы забыть об этом изумлении. Но я не могу представить, как кто-то может быть таким бессердечным и не знающим пощады.

— Она кормит их достаточно, чтобы работать и выжить. Деревенские жители рассказали мне, что пайки снижались так плавно, что они не замечали этого до прошлого года, когда приехала мирная делегация. Татум стала забирать у них всё больше и больше.

Оландон с трудом сдерживает свои эмоции. Я даже не пытаюсь сдерживать свои собственные, задаваясь вопросом, не моя ли дружба с Кедриком нарушила баланс.

Когда он продолжает, его голос хрипит:

— Твоё пленение стало последней каплей. Ты была их надеждой. Ты и сейчас их надежда. Когда тебя похитили, они не были в гневе — они были в отчаянии. Они начали выступать против матери.

— Они восстали? — шепчу я.

Мне нужно знать. Всё это время они страдали, а я жила в относительном комфорте.

— Больше, чем на одну Ротацию, но уже нет, — мрачно говорит он. — Мать… показала пример, — он проводит рукой по лицу, выглядя старше, чем должен. — Ты помнишь мужчину по имени Турин? — спрашивает он.

Это имя вызывает у меня ассоциации, но я не могу их уловить.

— У него был маленький сын. И дочь. Мальчик, который пытался снять твою вуаль в деревне?

Я задыхаюсь, когда меня настигают воспоминания. Малыш, который пытался поднять мою вуаль. Я хватаю Оландона за предплечья.

— Что она сделала? — спрашиваю я. — Расскажи мне!

Перед глазами мелькают воспоминания о перерезанном горле деревенской девушки.

Он вздрагивает, когда я впиваюсь в него пальцами. Я не могу ослабить хватку, потому что нахожусь в плену ужаса. Я знаю, что услышу дальше.

— Их зарезали и повесили на Оскале в Первой Ротации, — тихо говорит он.

Я вздрагиваю от его слов, сглатывая желчь, которая грозит подняться.

Это наказание было хорошо известно в Осолисе, хотя и редко применялось. Тела подвешивали на Оскале, так чтобы каждый Солати мог увидеть разлагающиеся трупы во время перемены. У Турина были жена, сын и дочь. Теперь все они были мертвы. Целая семья. Из-за меня — потому что меня не было рядом, чтобы остановить мать.

Должно быть, прошло больше времени, чем мне кажется, потому что Оландон внезапно гладит меня по руке.

— Ты не смогла бы повлиять на то, что случилось с Турином и его семьёй, даже если бы была там, — бормочет он.

— После этого деревенские жители остановились? — наконец спрашиваю я.

У меня во рту пересыхает, когда я формулирую вопрос.

Оландон сжимает губы в суровую линию.

— Потребовались другие, множество других, пока жителей деревень не переубедили, — он отводит от меня взгляд и прочищает горло. — Деревни — это не те счастливые места, которыми ты их считала. Но все были слишком напуганы, чтобы говорить. Крестьяне в Королевских Ротациях живут лучше остальных. Но не сильно.

Население Осолиса было гораздо меньше, чем населения Гласиума. В каждой ротации в моём родном мире находилась одна деревня. Каждая община была большой и содержала всех необходимых торговцев, фермеров и ремесленников. Большинство из них располагались как можно ближе к источнику воды, будь то искусственные реки или Озеро Авени. Почему мать позволила мне отправиться в деревню, если она хотела вытянуть жизнь из своего народа? В следующий момент я получаю ответ: делегация мира. Это всё был спектакль. Но потом у моего брата и Кедрика был тур по Осолису вместе с другими делегатами. Как моя мать смогла организовать уловку такого масштаба?

Я тру закрытые глаза. Эти новости гораздо хуже, чем я ожидала. Я не могу поверить, что мой брат только сейчас говорит об этом. Неудивительно, что ему так не терпится вернуться.

— Спасибо. Вряд ли было легко нести эту историю или делиться ею.

Я целую его в щёку.

Он не улыбается, как я ожидаю. Он не встречается со мной взглядом. В моей груди застывает ужас.

— Есть кое-что ещё, — пустым голосом говорю я.

Он вздыхает. Я знаю этот звук. Это вес двух миров на его плечах. Оландон смотрит на меня. Серьёзен для своих семнадцати лет.

— В своём путешествии я столкнулся с женщиной. Сперва я думал, что она была не в себе, но потом… — его глаза мерцают, и он с трудом сглатывает. — Ты знала, что у Дяди Кассия есть жена?

ГЛАВА 8

Я спешу в зал заседаний, потрясение от разговора с Оландоном эхом отдаётся во мне. Мой народ голодал переменами, а я бродила сквозь его толпы, совершенно ничего не подозревая, думая, что помогаю ему, доставляя раз в неделю ящик яблок. Вот дура.

И ещё был маленький нюанс — у меня есть тётя, о которой я никогда не знала.

Мы с братом проговорили до самой ночи, собирая все подробности об Осолисе и жене Дяди Кассия, Джайне, которая, очевидно, присматривала за мной в младенчестве. У Кассия никогда не было буквы «О» в начале имени. Я думала, что это способ показать двору, что он женат на службе моей матери. В нашей истории такое случалось нечасто, но всё же случалось. Обычно «О» опускали, чтобы показать, что ты занят. Я была Олиной. Выйдя замуж, я стала бы Линой. Это был простой способ сказать, кто ещё свободен. Оглядываясь назад, я полагаю, что это было сделано для того, чтобы избежать эмоционально неловких разговоров.

Я распахиваю дверь в зал