Книга Филе пятнистого оленя - Ольга Ланская

глупостей. Хороша бы была, если б в угол направилась — тут и так темно, и конечно, надо в центре устраиваться. Важно ведь не только быть на виду, но и видеть. Не мои слова — ее. Я их только запомнила. Прочувствовала, произнесла про себя. И решила, что в них сокрыта какая-то великая истина — о существовании которой я и не подозревала.

Она не ответила на мою улыбку. Ее лицо, красивое, тонкое — белая кожа и огромные глаза, словно шоколадом наполненные, — сейчас было искажено раздражением. И в глазах этих, обычно теплых и влажных, плавал черный деготь злости.

— Ну и что ты сделала? Да нет, понятно что — вопрос, зачем ты это сделала? Ты разве не видела, на чем они? Это же «мерседес» был, самый настоящий «мерседес»! Пусть старенький, но все же… Нельзя было поулыбаться? Сказать что-нибудь приветливое? Господи…

Мне вдруг холодно стало. И жутко неуютно. Я огляделась по сторонам — словно в поисках причины этого вот дискомфорта. Точно зная, что причина не в том, что здесь плохо, — а в том, что она говорит. А тут вполне нормально было. Я, конечно, не много где бывала, но я верила ей, а она сказала, что тут отличное местечко. Значит, таковым оно и являлось. Хотя я его себе немного другим представляла.

Взгляд мой шарил по темным стенам, неярко подсвеченным запыленными бронзовыми бра. По маленьким зарешеченным окнам, в которых, будь они чуть побольше и почище, можно было бы видеть ноги прохожих. Войдя сюда, мы спустились по лестнице, и теперь наши головы находились на уровне земли. И мне показалось даже, что это так тонко, так красиво — подземный почти ресторан.

В конце зала было что-то вроде стойки, и за ней маячила фигура женщины в белом. А те, кто хотел есть, должны были брать подносы и подходить к ней — а что дальше, я не знала. Я думала, в ресторанах официанты предлагают меню, а потом приносят заказ — а здесь было по-другому. Но мне так даже больше понравилось — вполне демократично. И чаевых, наверное, не надо.

Нет, тут было очень даже уютно. Но холод, откуда-то взявшийся внутри, сменивший привычное спокойствие и равнодушие, все не проходил. Он рассыпался между нами по пластиковой столешнице. Застыл в ее сердитом взгляде. В насупленных, переломленных пополам бровях. В опущенных уголках рта. И я, понимая, в чем дело, попыталась прокрутить назад последние полчаса. Вспомнить оброненные слова. Восстановить детально, по кадрам, свое поведение. И если не исправить свою ошибку, хотя бы попробовать ее замять.

Мне не привыкать было прокручивать пленку. Вперед-назад. Еще три секунды — а потом обратно, до бесконечности, в поисках нужного кадра. В этом заключалась моя работа — она занимала большую часть моей жизни, и наверное, лучшую ее часть. Только на двух мониторах, оживающих и умирающих по моей команде, были кадры старой хроники — а на экране моего сознания была я. Вернее, мы — она там тоже присутствовала.

Две женские фигуры, бредущие неторопливо вдоль набережной. Темная тягучая река, сонная, непрозрачная, кутающаяся в ветхий плащ из осенних листьев. Красно-желтый. Заношенный. С прорехами глубокими. И надо всем этим — небо, намалеванное серым. С пятном неяркого солнца — не небо, яичница вчерашняя. Очень хорошие планы — это я как профессионал говорю.

Не помню, о чем она рассуждала, пока мы шли от офиса. Я сначала слушала очень внимательно — словно готовя себя к визиту в это место. Даже замирала в предвкушении — красиво это все звучало и заманчиво. Две молодые женщины, работницы частной киностудии — одна очень привлекательная, она то есть, вторая — тоже ничего, это я. Потрудились полдня и решили пообедать в уютном маленьком ресторанчике неподалеку, под мостом. «Там просто чудесное место, — так она мне говорила. — Неплохая кухня. И там такие мальчики собираются, ну прелесть просто. Молодые банкиры, бизнесмены — тебе там почаще надо появляться…»

И я слушала и слушала, а ее голос становился все глуше, звуки растягивались и удлинялись, а слова были все те же, про молодых и богатых. И я позволила себе отключиться ненадолго и просто идти, вдыхая запахи холодеющей осени и вчерашнего дождя, оставившего крошечные зеркальные лужицы на мостовой. Подставлять лицо ветру — и поправлять, деланно сердясь, сбитые им платиновые пряди волос.

Вот тут-то я и допустила ошибку. Только позже поняв, что это была ошибка, — тогда-то и внимания не обратила. Я давно уже привыкла не реагировать на гудки машин. Если, конечно, этот гудок не предупреждающий был, призывающий к осторожности вертящую попкой легкомысленную девицу, ничего не видящую вокруг. Тогда я вздрагивала, озиралась и шарахалась к тротуару, спешно избавляя водителя от лишних волнений.

Но чаще они были другие — кокетливо-заигрывающие, наглые, — и я не принимала их всерьез. Слишком много их было — длинных, протяжных, — которыми одаривали меня мужчины, желающие познакомиться. Пораженные чудесным видением юной блондинки. С круглой попкой, всегда обтянутой туго. С пухлыми ляжками. С маленькими прыгающими грудками, бесстыдно выпяченными вперед. С глазами — круглыми, темно-серыми, как осенний асфальт, — широко открытыми, полными невинной наивности.

Мне очень нравилось так себя ощущать. Идти легко, виляя изо всех сил бедрами, спотыкаясь иногда и повизгивая испуганно и смущенно. Заставляя мужчин оборачиваться, бросаться на помощь, поддерживать под локти. Кидать им полные порочной благодарности взгляды. Кормить их пустыми, не значащими ничего обещаниями. Но даже к тому, что очень нравится, рано или поздно привыкаешь. И я порой не слышала свиста сзади, и не замечала автомобильных сигналов, и не всегда реагировала на брошенные в мою сторону реплики — восхищенные, конечно.

И тут не услышала. Увидела только ее лицо — радостное, счастливое. Улыбку эту — во весь рот. И улыбнулась в ответ неуверенно — не понимая, чем это ее так порадовала.

А потом увидела их — притормозивших прямо рядом с нами. Две противные рожи, склабящиеся нагло. Синеватые бритые черепа, дикие перстни какие-то на пальцах. Увидела и себе сразу сказала, что к таким я и на километр не подойду. А она уже вовсю посылала им воздушные поцелуи, и отвечала что-то на их шутки, и тыкала меня, не глядя, в бок — довольно болезненно тыкала. А потом схватила под локоть и подтащила прямо чуть ли не к машине, и сама наклонилась, и разговаривала о чем-то через опущенное стекло.

Если бы не я, она бы и в машину уселась, наверное. Тем более что они, кажется, предлагали нас подвезти.