Книга Берег мертвых незабудок - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И что любить.
– Я…
Он дважды назвал ее гением ― и это было будто два плевка в лицо. Хотелось стереть слово со своих бескровных скул, отмыться. Вальин ждал. Сафира мотнула головой, открыла рот, как выброшенная на берег рыба, повторила:
– Я…
И снова задохнулась. Все верно. Она больше ничего не знала. Она больше не гордилась тем, что создала. И больше не была благодарна Вудэну за то, что когда-то не дал ей, униженной и искусанной принцессиными собаками, умереть.
– А раз так, исчезни. ― Слова эти были похожи на хрип. ― Все равно скоро отпевание. Тебе лучше тут не быть, ты сама это понимаешь. Боги наверняка глядят на нас.
Боги? Он прикрывался богами?
– Так ты сам теперь боишься их, а может, и проклинаешь? ― выдохнула Сафира. Она понимала, что не вправе злиться, что должна промолчать, но не могла. ― Ты, прежде готовый защищать меня наравне с отцом? Ты, готовый…
Она осеклась: Вальин сжал кулаки. По его щеке бежала сверкающая, будто стеклянная капля. Он просто глядел несколько мгновений, глядел неотрывно, и на лице читалась простая мольба: «Не держись за то, чего больше нет. И не тащи туда меня».
– Сафира, я чту Смерть и сделаю все, чтобы сохранить этот храм. Я не проклинаю и не боюсь богов. Я проклинаю только людей. И боюсь… тоже.
– Что? ― шепнула она, более всего боясь услышать: «Особенно тебя». ― Кого?..
Но он обошел ее, как статую или колонну, даже не задев плечом. Нетвердо прошагал по мозаичному полу и опустился на колени перед каменным столом отца, молитвенно сложив руки. Больше он не оборачивался. Его хриплый шепот заполнил белые своды.
– Что? ― умоляюще повторила Сафира. ― Вальин… не оставляй меня. Пожалуйста.
Плечи его затряслись, а молитву ненадолго оборвал смех. Вальин пробормотал что-то, она различила лишь: «…предала». Стыд и вина вернулись: нет, не смеет, она не смеет ни о чем его просить, даже о праве присутствовать на погребении. Разбитый разум сдался, руки опустились. Шаг назад. Еще шаг. Фрески слепили белизной, пол дрожал, потолок готов был упасть. И, кидая последний взгляд на Остериго, она шепнула лишь:
– Вальин, пощади его. Не открывай ему глаз. С него… достаточно.
Она стояла теперь далеко. От мертвецов ее отделяло не меньше десяти шагов, но в голове явственно отдалось теплое, благодарное, прощальное: «Тук-тук». И, не дождавшись ответа, раненная этим звуком, зажавшая уши Сафира выскочила прочь, под начинающийся дождь, так быстро, как только могла.
Она сразу побежала по развороченному двору через сад, полный затоптанных роз. По узкой дороге ― до края мыса Злой Надежды, в плен хлесткого ветра. Ведь там она уже стояла однажды, качаясь меж землей и водой. Там ей казалось, что она лишилась сердца и воли. Казалось, проще ― исчезнуть. Но Король Кошмаров милостиво или жестоко не услышал ее зов. Смерть, брат рыжей Судьбы, знал: любовь к Остериго будет жить, любви не помешает белокурая Ширхана, которая теперь гниет в холодном сумраке. Любовь Сафира потеряет позже. Убьет сама. Убьет, восславляя тьму и щедро впуская ее в свой город. И тогда Вудэн наконец заберет то, что от нее осталось.
Все ближе были осыпающийся край, соленый плеск, ветреный вой. Сафира знала, что не замрет ― просто рухнет вниз, ― и бежала, твердя одни и те же слова из древних псалмов.
Sthrave, Maaro. Dzerave, viste, mode.
«Устрашай, Владыка. Гневайся, приходи и не оставляй».
Нога запнулась о корягу, а может, о камень, ― но казалось, ее схватило цепкое щупальце. «Живи!» ― отдалось в висках. Сафира упала, ударилась ладонями и скулой о край просоленного откоса и, кажется, потеряла сознание ― по крайней мере, долго не могла ни пошевелиться, ни даже закрыть глаза. «Живи». Она лежала под усиливающимся ливнем, в солоноватой грязи, а за облаками начинала подниматься Лува, неся в мир новый рассвет.
«Живи, живи, живи».
Богиня, юная, безмятежная и не ведающая ни любви, ни скорби, вдруг засмеялась ― зазвенела, вторя шипящему брату: «Живи. Плати. И мучайся». И Сафира засмеялась тоже, глядя остановившимися глазами в ускользающую темно-бирюзовую смерть.
* * *
Эльтудинн не остановил промчавшуюся через храмовый притвор простоволосую женщину ― Сафиру Эрбиго. Ее глаза были безумными и пустыми; она казалась едва знакомой в липком мраке, а когда с легкостью распахнула высокие тяжелые двери и вылетела прочь, Эльтудинн усомнился, с ней ли столкнулся. Впрочем, взметнувшиеся рыжие кудри, тонкий звон монет на поясе и запах апельсинового масла ― все было ее. Эльтудинн посмотрел на медленно, скрипуче закрывающиеся створки и отвернулся. Он не обязан был ее утешать. Не сейчас, не после смерти того, кого даже в своей уязвленной гордыне уважал, а теперь вынужден отпевать. Не говоря уже о том, что утром, после рассветной молитвы, он уедет и больше никогда не увидит ни Сафиру Эрбиго, ни фиолетовую храмовую свечу.
Король Кошмаров, Судьба и Воинственные Близнецы приняли решение. Ганнас пора было покинуть.
В Кипящей Долине ведь лилась кровь, как и во многих графствах. Еще пять приливов назад многие там тоже захотели святынь для темных богов и начали возводить их ― поначалу совсем скромные, но все же. Правители не знали, осуждать это или одобрять, ведь верховный король не давал ответа. Светлые гневно кричали «нет», а порой обращали крики в смерть. Бароны подстрекали толпы к бунтам, чтобы возглавить их, а потом отнять власть у графов или друг у друга: что оправдывает войну лучше, чем некие попранные традиции? Эльтудинн знал из писем друзей: дядю тоже настигли, настигли за обычное приспособленчество и двойную игру. Шинар Храбрый сначала благословил храм Близнецам, потом, напуганный засухой и тем, как расплодились в окрестностях крокодилы, велел разрушить. Три из четырех начальников стражи ― все почитатели Огненного Дзэда и Златокудрой Равви ― тут же отвернулись. Дядя оказался заперт в собственной столице со всем двором, а вокруг крепли волнения ― еще не такие, чтобы опять влез король, но достаточно… многообещающие. Эльтудинн спешил в Долину не на помощь. Он спешил застать дядю мертвым, а хоть кого-то из его прежних союзников ― живым, чтобы узнать наконец, где уснули последним сном братья. Он мог ― и должен был ― ехать, не теряя времени. Но задержался. Не смог оставить
