Книга Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев

трамвай переулочек, остановился на площади, как из ковша воду, выплеснув пассажиров. В разные стороны разошлись все трое: рябой, едва не вприпрыжку, к садику у театра, женщина, все так же прижимая к груди кошелку в дверь часовой мастерской, а он к электротеатру «Рекорд». У запыленного окна снял снова фуражку, причесался гребнем. Увидел свое мутное отражение: высокий парень с почерневшим лицом, в расстегнутой косоворотке, пиджаке. Со стороны смотреть — готовится агент розыска пойти в электротеатр вслед за этими мальчишками и девчушками. Имеет причем полное право Пахомов пойти в кино за здорово живешь. Вот как писал в своем приказе на прошлой неделе Яров:

«Дежурные имеют право присутствовать в кинотеатре бесплатно, остальные агенты, наравне с гражданами города, должны покупать билеты». Очень строгий приказ, удививший, между прочим, агентов розыска. Только нет что-то желания у Пахомова сидеть в кресле и хохотать до коликов в животе на ужимки Макса Линдера. Он идет прочь от электротеатра, он входит снова в этот узенький переулок, открывает дверь облупившегося с фасада особняка. Идет ровным и четким шагом по кафельному полу и вдыхает терпкий аромат лекарств, карболки, уступает дорогу пожилым сестрам милосердия в белых наколках, с красными крестами на пышных, как у монахинь, колпаках. Его оглядывают подозрительно, но не спрашивают. И он их ни о чем не спрашивает, а подымается спокойно по лестнице на второй этаж. Как будто он какой фельдшер из уезда, приехал, чтобы выписать эти вот пахучие лекарства. А на втором этаже первая дверь направо приоткрыта. И в узенькую щель увидел Настю, сидевшую боком за столом. Сидела и слушала как о чем-то рассказывает или же убеждает, или же ругает ее тоже рыжеволосая девушка. Прошел мимо двери и едва не носом уткнулся в ангелочков, вылепленных на стене. Пузатенькие, пухлощекие — они подымались стайками над облаками, подмигивая ему гипсовыми глазками, как бы говорили: «Не робей, парень, иди смело». И как подтолкнули его к полуоткрытой двери. Раскрыл ее, вошел, проговорил бодро:

— Здравствуйте, Настя. Иду по своим делам, гляжу, знакомая сидит, дай, думаю, загляну…

А руки как не свои, а по щекам точно кипяток льется, обжигает их. Поди-ка, красный, если опять же смотреть со стороны. Эх, и зачем он только сунулся сюда! Девушка, стоявшая у стола, удивленно уставилась на Костю, потом так же на Настю. А та поднялась медленно и проговорила с растерянной улыбкой:

— Проходите, Константин, так ведь вас зовут, слышала я. Проходите и садитесь вот на этот стул…

Тут ее подруга ахнула и кинулась к дверям, успев сообщить, что «задаст ей Петр Вонифатьевич».

Костя присел на кончик стула, стянул с головы фуражку и мельком оглядел комнату. На стене зонтик, может, и Насти, брезентовый плащ, у окон три стола. На одном счеты, на другом лампа с синим абажуром, в самом углу навалом плакаты. У Насти на столе большая, с пулемет, пишущая машинка, ворох бумаг, стакан с водой.

— Работы сегодня много, — заметив его взгляд каким-то виноватым голосом, проговорила Настя. — Отчет надо отпечатать к концу дня. Сколько в губернии заболело инфлуэнцией, сколько брюшным тифом, сколько сыпным. От этих циферок даже в глазах мошкара. Вот ради отдыха и заговорилась с подружкой. Она тоже машинистка, только у инспектора, на первом этаже.

Со времени их последней встречи во дворе «дома сыщиков» она изменилась. Похудела, под глазами вмятинами черные круги, губы посинели, распухли — как будто кто ударил ее вчера кулаком по лицу. «Целуется, — подумал он. — Целуется и на берегу реки сидит, наверное, до утра».

— А я вас видел недавно возле реки вечером поздно, — помимо воли, вырвалось у него. — Шли вы с каким-то парнем в желтой куртке.

Она покачнулась слегка, словно кто ее толкнул в плечо рукой, быстро и испуганно проговорила:

— Нет-нет… Что вы… Вы просто спутали меня с кем-то… Что вы, — повторила снова, как в забытьи, и стала перебирать ворох бумаги, отыскивая в них что-то. А у него в душе сильнее разливалось чувство тоски и ревности. Так вот в Фандекове разливается по весне река. День за днем все грознее, все шумнее она — так что грозный шум становится слышен сквозь двойные рамы их дальней от берега избы.

— Вы это, Настя шли, — повторил упрямо и с огорчением. — А парень этот похож на одного, которого уголовная милиция ищет. Сверху-то хорошо было видно, луна чай, светила…

Немало советов и уроков дали ему и Семен Карпович, и Яров, и инспектор Струнин. Только как прятать от человека свою ревность — не научили. Позже он поймет, что совершил ошибку. Позже он с горечью вынесет себе приговор, что не был он в тот день настоящим агентом розыска, хотя и лежало в одном кармане картонное удостоверение, а в другом тяжелый черный и плоский кольт. Не заставили его задуматься ни ее руки, которые никак не могли вставить в машинку листок бумаги, ни ее потемневшие щеки, ни ее хриплый голос:

— Простите, — попросила холодно, — но у меня срочная работа. Отчет требуют в губисполкоме…

— Пожалуйста, — даже с какой-то бесшабашной веселостью ответил он и, нахлобучив фуражку, шагнул в дверь, плотно прикрыл ее за собой. На лестнице подумал тоскливо: «Выгнала. Она тебя, Костя, попросту выгнала в шею, как все равно нищего».

Стучали каблуки по кафельному полу, отдаваясь в ушах звонко. На улицу вышел оглохший. Откуда-то из-под земли приплывали стук колес трамваев, топот, цокот копыт, злая брань ломовых извозчиков, пенье женщин, с флагами идущих в колонне на площадь на митинг. Он натыкался на прохожих, не отзывался на их ругань, упреки. И все видел перед собой того в желтой куртке. Значит, крепко любила она его, раз так заволновалась, раз не захотела посидеть с ним хотя бы одну минуту, раз выставила за дверь… Но ведь она же сама приглашала его погулять в городе. И смотрела там, во дворе «дома сыщиков», нежно ласково. Мария никогда не смотрела так…

На перекрестке он вскинул голову. Увидел мелькнувшую в окне рыжую прическу: то ли это была Настя, то ли ее подруга — издали не разглядел.

20

Другим стал для Кости Семен Карпович. Каким — он и сам не сказал бы, спроси если кто. Вроде все тот же оставался Шаманов, а вот не тянуло к нему, как прежде. И голос слышался чужим, незнакомым, и походка вразвалку со скособоченной головой раздражала, и усмешка его разонравилась — казалось смеется он над всем миром, над каждым человеком с кем сходится нос к носу. Оттого-то, если приходилось