Книга SoSущее - Альберт Егазаров

явно оживился и тронул за локоть так и застывшего в одной позе с начала разговора Сахима. Того явно не тяготило ни образовавшееся общество, ни отсутствие внимания к нему, при этом выпуклые глаза териарха что-то бесстрастно высматривали в толпе.

— Лады, Ганя, я двину, пожалуй. Не люблю литературу, — сказал он и хлопнул Ширяйло по плечу.

— Изумительный человек, — прокомментировал его уход Решайло-Ширяйло, — жаль, к искусству равнодушен. Тяжкое наследие гоп-стопа[75]. Огрубляет оно. Паяльники, утюги и прочая утварь.

— Дядь Борь, про утварь, — с видом Архимеда встрял подопечный Платону недососок. — А это не его изобретение — СВЧ-печку на головы крышуемым надевать? Помните ту странную эпидемию, когда коммерсы[76] целыми ротами в олигофрены переходили. Если это его открытие, то он действительно гений: ни мокрухи тебе, ни следов. Человек после печки хоть и овощ, но жив, и смеется даже. Главное, режимы знать.

Платон, выслушав тираду подопечного, улыбнулся и вставил свое замечание:

— Где гений, там злодейство. Заблуждался Александр Сергеич, разводя эти понятия. Ну ладно, а ты-то чего печками заинтересовался? Ты, Рома, сосунок, а не териарх-гопник. Гопник без ширы что олеарх без сосала, — заключил Платон и повернулся к Ширяйло, — не пора ли, Ганнибал, сокровище твое недососку продемонстрировать.

— Ну чего ж нельзя, можно. Только ты того, — сказал он, тыча в Рому пальцем, — осторожнее, близко не подходи. Вот у тебя coca ведь пошаливает же, правда. Какую титьку цапануть, или там еще чего, вот и у меня шира тоже своенравная — ширнет так, что могут и не откачать после. Ты главное резких движений не делай, ладно, — увещевал Ширяйло, в то время как из-под его языка стала появляться та самая шира: вначале черновато-коричневый острый кончик, затем более светлая и широкая часть, выползавшая из еще более толстой, — и так семь или восемь раз — настоящее телескопическое жало.

Глаза Ширяйло остекленели, его шира, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, то втягивалась, то вытягивалась, словно выискивала кого. Рома стоял, как и положено, на расстоянии, внимательно наблюдая за грозным рудиментом. И вдруг что-то произошло такое, что сделало глаза Ширяйло еще более круглыми — шира изогнулась дугой, и ее смертоносный кончик медленно приблизился к переносице териарха. Платон понял, что не Ширяйло был инициатором этого маневра. Но кто же? Неужели? Да, может это совпадение, но Рома что-то делал своими губами, он то шумно выпускал воздух, то впускал, и вслед за его упражнениями изменяла положение и шира: на вдохе она почти исчезала во рту Ширяйло, на выдохе устремлялась вперед. Рома шагнул ближе — шира находилась в пяди от его лица, — но кандидат в олеархи был спокоен и даже весел, глядя, как рудимент поглаживает мокрую от пота лысину стоящего перед ним териарха. Потом Рома кивнул головой, и Ширяйло смог загнать ширу обратно. Он тяжело дышал: от напряжения и, наверное, в первый раз в жизни — от страха.

— Ну вот и познакомились, — поспешил сказать Платон и, пока Ширяйло не пришел в себя, быстро зашагал прочь, увлекая подопечного. Они прошли за колоннаду, и только здесь Платон заговорил: — То, что шира гипнотизирует лохос и не действует на сосунков, я знал, но что сосало может управлять широй, о таком я что-то не слышал. — Платон запустил руку в редкие пряди, словно находясь на пороге какого-то открытия в области эволюции рудиментарных образований. — Как тебе это удается? — наконец-то честно решил спросить он, явно нарушая орденскую субординацию.

— Не знаю, Платон Азарыч. Само вышло.

— Само только совало выходит, Рома, а такими вещами управлять надо.

— Ну, я и управляю.

— А опытом поделиться тебе, что, совесть не велит?

— Дядь Борь, ну зачем вы издеваетесь? Понимаю, я еще не совсем сосунок, а недососок на входе, но совестью «награждать» — это совсем… совсем… Лохом обозвать и то не так позорно… Это, как… ну да, как благодарностей ждать за дела добрые, — усовещал Платона восставший против совести подопечный. — Вы-то благодарностей явно не ждете.

Загипнотизированный таким явным, простым и дешевым способом управления териархами, Платон действительно потерял контроль над ситуацией. Скрытый в Ромкиной тираде смысл не задержал его внимания. А вот простейший метод воздействия на ширу ему, создателю огромного, сложного и хрупкого кокона, опутывающего касту терминаторов, покоя не давал. Ну а с совестью, это да, это он лишку хватил.

— Ладно-ладно, совесть беру обратно, но ты того, Рома, подумай, как опытом поделиться.

— Постараюсь, дядь Борь.

— Постарайся, а то… — начал было стращать недососка Платон, как вдруг заметил идущего к нему с распростертыми объятиями Айдара Нилова.

Платон встретил его вопросом сходу:

— Айдар Радарович, ты мне скажи, почему все «Азимутами» воды рассекают, ну примерно, как раньше «первые» на черных «Волгах» ездили, а ты «Першинг»[77] ни с того ни с сего приобрел?

— Ну, так подарили же, Платон Азарыч. Откуда у номарха деньги на лодку? А дареному «Першингу», как вы понимаете, в трюм не заглядывают.

— И турбину к двум дизелям тоже без твоего ведома установили? Насколько я знаю, в серии турбины не устанавливают.

— А как же, там тоже Гоголя читают. Слышали, поди, присказку, какой, мол, русский не любит быстрой езды. Вот и поставили, теперь узлов до шестидесяти крошка моя делать может. Только на шестидесяти негде пока рассекать.

— Смотри, Волгу не расплескай, Радя. Нам еще не один заплыв предстоит.

— На все Божжая воля, Платон Азарыч. Кому не один, а кому и последний может статься.

— Ладно, опять волну гонишь, Айдар Радарович, не созрел еще в дела купальные лезть. Познакомься лучше с недососком моим подопечным.

Нилов покраснел, пыхнул на ученика чересчур сладким для мужского аромата парфюмом и осторожно поднес руку — слишком высоко для рукопожатия, а вот к целованию — в самый раз. Платон быстрым жестом перехватил ее и повернул ладонью вверх. Айдар Радарович было дернулся, освобождая руку, но Платон уже крепко сжимал ее дюжиной пальцев[78].

— Радарович, не гоношись, инструмент попорчу. Как без него будешь. Или уже на заслуженном отдыхе загрёбище твое?

Айдар Радарович опять как-то неожиданно для своего грузного тела деликатно повел шеей и тихим, но отчетливым тенорком сказал:

— Платон, ну зачем же на людях. Не по Уставу это.

— По Уставу, Радарыч. Где ты людей тут заметил. Этот? — Он ткнул пальцем Рому чуть не в нос. — Это же недососок вульгарис у меня на выучке. А всякие приматы далеко… Мне ж его надо на практике с классами да отрядами разными познакомить. До интродукции. Давай, кажи свое загрёбище.

— Может, потом, Азарыч. Неудобно как-то. Ты же знаешь, как я к этому отношусь.