Книга Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

слышал только отдельные ее слова. Юлия прижалась лбом и щекой к сетке, и проволока вдавилась ей в кожу.

— Я люблю тебя, Фелик, и хочу, чтобы ты это знал! Я буду ждать тебя, когда бы ты ни вернулся! Понял меня?

Феликс мучительно напрягал слух, притиснувшись к проволоке и боясь поверить тому, что говорила Юлия. Девушка снова повторила свои слова и, приложив к губам кончики пальцев, послала ему воздушный поцелуй.

Как невыносима была сейчас Феликсу эта железная сетка, этот толстый жандарм, то и дело заслонявший от него Юлию, которая тоже тянулась к нему, улыбалась и, кажется, плакала...

Юлии еще удалось сказать Феликсу, что ей скоро придется уехать из Вильно, скорее всего в Швейцарию — это рекомендуют врачи, хотя она чувствует себя хорошо, совсем-совсем здорова...

Вскоре стражник, откинув полу кителя, достал из кармана часы и крикнул басовито и громко:

— Господа, свидание заканчивается. Посторонних прошу удалиться! Арестантам построиться в коридоре.

Раздались протестующие возгласы: прошло всего десять минут.

Стражник повернулся спиной и снова прокричал: — Свидание закончено, прошу расходиться!..

Феликс отошел от решетки и долгим взглядом проводил Юлию. Она что-то говорила ему, но он уже не слышал. Только по движению губ ее догадывался, что она говорит ему: «Люблю...» В дверях еще раз оглянулся. Юлия стояла, держась рукой за металлическую сетку, на лбу и на щеке отпечатался красноватый ее след.

Возвратившись в камеру, Феликс тотчас же сел писать письмо Юлии.

Потом достал из-под подушки подобие бумажника — переплет от маленькой, неизвестно кому принадлежавшей книжицы, достал единственную свою фотографию, сделанную здесь, в тюрьме, для документов, и написал на обороте:

«Пусть эта фотография напомнит тебе время, проведенное нами в нашем дорогом Виленьке, и укрепит твои силы, чтобы выдержать изгнание и сохранить веру вместе с оторванным от тебя на тысячи верст и тоже изгнанником — твоим Феликсом.

1901 год».

Феликс собирался написать обо всем Альдоне, но, получив от нее письмо, изменил свои намерения.

«Я хотел бы написать вам еще о могуществе любви, но это в другой раз, — писал он сестре и ее мужу, — так как сегодня хочу ответить вам на ваши письма».

«Я должен выехать уже через 3 недели... — писал Феликс в другом письме, — но это не наверно, может быть, вышлют и через 5 недель, поэтому я постараюсь написать тебе еще прощальное письмо. Не приезжай только на свидание ко мне ни сюда, ни в Минск. Что может дать минутное свидание? Потом будет только еще тоскливее...»

«...У меня здесь было несколько свиданий с одним очень дорогим мне человеком; больше уже не получу свиданий, и судьба разлучила нас на очень долго, может быть, навсегда. Вследствие этого мне пришлось очень много пережить... Поэтому еще раз прошу тебя, не приезжай, да, кроме того, это неосуществимо, так как меня высылают, кажется, через два дня...»

«Не печалься о будущем: счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье — это состояние души...»

«Мой путь продлится примерно два месяца, во всяком случае, к весне я надеюсь быть на месте. Более точно о том, куда меня вышлют, я узнаю лишь в Иркутске, то есть за 7 000 верст от Седлеца».

Так называемое предварительное заключение Дзержинского затянулось почти на два года. Как и при первом аресте, жандармское управление не осмелилось проводить открытый процесс: слишком уж много обвинений основывалось только на донесениях секретной агентуры. Начальник Варшавского охранного отделения просил Департамент полиции отказаться от публичного процесса и закончить дело административной высылкой в отдаленные места Российской империи. Осторожный Челобитов поддерживал такое предложение: нельзя рисковать агентурной сетью, которую придется раскрыть в случае суда. В Санкт-Петербурге дело доложили государю императору, и вскоре последовало высочайшее повеление — Дзержинского вторично направить в ссылку. Снова в административном порядке. На этот раз в далекий Якутский край.

Этап заключенных из Седлецкой тюрьмы отправляли в Москву, в Бутырки. Дул холодный сырой ветер. Никто точно не знал, когда арестантов выведут из тюрьмы. Родственники заключенных с ночи дежурили у тюрьмы, ждали, когда распахнутся тюремные ворота, чтобы хоть одним глазком увидеть близкого человека, увидеть, быть может, в последний раз.

Негде было присесть, и люди много часов стояли на задеревеневших ногах вдоль тюремной стены, хоть немного прикрывавшей их от пронизывающего ветра. Среди ожидавших жались друг к другу Альдона и Юлия. Они не вняли уговорам Феликса и все же приехали в Седлец.

Было еще совсем темно, но, судя по часам на тюремной башне, едва различимой в отблеске фонарей, приближался рассвет. За высокими тюремными воротами почудилось какое-то движение, сдержанный гул голосов. Юлия услышала металлический лязг цепей. Лязг то нарастал, то становился глуше, и тогда более явственным становился рокот человеческих голосов.

У тюремных ворот раскачивались на ветру два керосиновых фонаря. Толпа на улице придвинулась к полукружиям света. Говорили шепотом, как на похоронах. Из проходной вышли солдаты с винтовками, оттеснили людей от ворот и стали шпалерами, образовав коридор, по которому должны были пройти арестанты.

Солдатами командовал человек в черном романовском полушубке, перетянутом ремнем, на котором болтался револьвер в расстегнутой кобуре. На портупее висела шашка.

Ворота широко распахнулись, и вышли конвоиры с ружьями наперевес, с примкнутыми штыками, а за ними показались ссыльные. Они медленно двигались по четыре в ряд, придерживая рукой цепь ножных кандалов.

Альдона и Юлия сразу увидели Феликса. Он шел крайним справа, то есть с их стороны, в сером арестантском халате, подпоясанном узеньким ремешком, в суконной шапке без козырька и нес за плечами холщовую сумку.

Его глаза кого-то искали. И он увидел тех, кого так хотелось встретить. Он поравнялся с женщинами, прошел совсем близко и тихо сказал:

— Спасибо вам, мои дорогие!.. Будьте счастливы!

Шеренга солдат отделяла толпу провожающих от арестантов.

Услышав, что арестантский вагон прицепят к проходящему пассажирскому поезду, люди, задыхаясь, побежали пустырями к полотну железной дороги.

Ждали до самого рассвета. Когда рассвело, прошел пассажирский поезд. Женщины увидели вагон с решетками на окнах, но за железными переплетами невозможно было разглядеть ни одного лица.

Глава пятая. В Сибирь...

1

Он сидел в затишке у подножия острога и писал Альдоне, прислонившись спиной к высокому, прогретому солнцем столбу. Столбы поднимались вертикально, образуя непреодолимую сплошную стену. В затишке по-весеннему припекало, и Феликс, сбросив пиджак и шапку, подставил распахнутую грудь солнцу. Ссыльные наслаждались теплом.

Но достаточно было отступить на несколько шагов от прогретой солнцем,