Книга В поисках Аляски - Джон Майкл Грин

Но я не успел спросить, потому что заговорила Лара:

— Моя очередь. У меня все просто. Лучши-ий был день, когда я сюда при-иехала. Я знала англи-ийский, а мои роди-ители — нет, и-и мы сошли с самолета, нас в аэропорту встрети-или родственни-ики — тети и-и дяди, которых я раньше ни-икогда не ви-идела, мама с папой были так счастли-ивы. Мне было двенадцать лет, и-и меня до этого всегда воспри-ини-имали как малышку, а тогда впервые оказалось, что роди-ители не могут без меня обойти-ись и-и относятся ко мне как к взрослой. Потому что они-и языка не знали, да? Я и-им помогала еду заказывать, заполнять имми-играци-ионные и-и налоговые бумаги и-и все такое, вот, и-и они в тот день перестали ко мне как к ребенку относи-иться. К тому же в Румынии мы были бедняками, а теперь вроде как богатые. — Она рассмеялась.

— Хорошо, — Такуми улыбнулся, — я проиграю, потому что у меня лучший день был, когда я лишился девственности. И если вы хотите, чтобы я вам это рассказал, вам придется напоить меня посильнее.

— Неплохо, — сказал Полковник. — Совсем неплохо. А про самый лучший день в моей жизни услышать хотите?

— Чип, ты должен рассказать, мы же в игру играем, — ответила Аляска с явным раздражением.

— Мой лучший день еще не наступил. Но я знаю, как это будет. Я частенько его представляю. Лучшим днем в моей жизни будет тот самый день, когда я куплю своей маме огромный дом, блин. Не в лесу где-нибудь, а в самом центре Маунтин Брука, среди особняков выходников. Среди ваших домов. И я куплю его не в кредит. А за наличность. Я привезу туда маму, открою перед ней дверь машины, она выйдет и посмотрит на дом — металлический забор, два этажа, все дела, — я отдам ей ключи и скажу: «Спасибо». Блин, она помогала мне заявку в эту школу заполнять. Отпустила меня сюда, а это не легко для тех, кто живет в наших краях, — разрешить сыну поехать учиться куда-то еще. Вот такой у меня будет лучший день.

Такуми поднес бутылку к губам и сделал несколько глотков, а потом передал мне. Я выпил, потом Лара, а потом и Аляска запрокинула голову и быстро вылила в себя оставшуюся четверть.

Открывая следующую бутылку, она улыбнулась Полковнику:

— Этот раунд ты выиграл. А худший день?

— Самый страшный день был, когда ушел папа. Он у меня старый — сейчас ему лет семьдесят, — и когда он на маме женился, уже старый был, и даже при этом он ей изменял. Она его застукала, взбесилась, он ее ударил. Она его выгнала, и он ушел. Я был тут, мама мне позвонила, но про измену и про то, что он ее побил, рассказала только потом. А тогда просто сообщила, что он ушел и больше не вернется. И я его больше не видел. Когда я только узнал, я целый день ждал, что он позвонит мне и объяснит. Но он не позвонил ни тогда, ни позже. Я-то надеялся, что он хоть попрощается или типа того. Это был самый плохой день в моей жизни.

— Черт, меня ты опять сделал, — признался я. — У меня худший день был в седьмом классе, когда Томми Хьюит нассал на мою спортивную форму, а учитель сказал, что я обязан переодеться или он мне двойку поставит. Двойка по физре в седьмом классе, понимаете? Есть вещи и пострашнее. Но тогда для меня это значило очень много, я заплакал, попытался объяснить преподу, что произошло, но мне было дико стыдно, а он орал, так что я надел эти зассанные шорты с футболкой. В тот день я перестал переживать из-за того, что делают другие люди. Вообще перестал расстраиваться — из-за того, что я лузер, что у меня нет друзей… и все дела. Так что в целом, наверное, мне это пошло на пользу, но тогда я чувствовал себя просто кошмарно. Ну, вы представьте, я играю в волейбол или во что там в обоссанной майке, а Томми Хьюит похваляется перед всеми своей выходкой. Хуже со мной ничего не было.

Лару моя история рассмешила.

— Майлз, изви-ини.

— Все нормально, — ответил я. — Главное, ты про себя тоже расскажи, чтобы и я посмеялся. — Я улыбнулся, и мы еще похохотали вместе.

— Мой лучши-ий день, наверное, был одновременно и-и худши-им. Потому что мне при-ишлось все оставить. Ну, то есть, может, вам это покажется глупым, но и-и детство кончилось, ведь, как прави-ило, двенадцати-илетним не при-иходится разби-ираться с формами W-2.

— Что это за формы W-2? — не понял я.

— Вот об этом и-и речь. Налоговые документы. Так вот. Тот же самый день.

Я думал о том, что Ларе всегда приходилось говорить за родителей, и она не научилась говорить за себя. Я тоже это плохо умел. Эта важная черта была у нас общей, такой личный выверт, которого не было ни у Аляски, ни у кого другого, хотя по определению получалось, что мы с Ларой ничего друг другу сказать не могли. Так что, может, все дело было в предзакатном свете, блестевшем в ее темных, подкрученных наскоро волосах, но мне вдруг захотелось ее поцеловать; чтобы целоваться, говорить не обязательно, воспоминания о том, что меня вырвало ей на джинсы, после чего мы долго не разговаривали, растаяли как дым.

— Такуми, теперь твоя очередь.

— Худший день в моей жизни, — начал он, — девятое июня двухтысячного года. Умерла моя бабушка, которая жила в Японии. Она погибла в автокатастрофе. А я должен был лететь к ней через два дня. Я думал, что проведу все лето с ней и с дедушкой, а получилось, что прилетел на похороны, и это была наша первая встреча — до этого я видел ее только на фотографиях. Похороны проходили по буддистской традиции, ее кремировали, но до этого, ну, не по-буддистски все было. То есть… с религией там все сложно, немного буддизма, немного синтоизма, но вам это неинтересно, суть в том, что ее сожгли на этом самом… на погребальном костре. И вот представьте, я ее увидел впервые в жизни перед сожжением. Самый страшный день в моей жизни.

Полковник закурил сигарету, бросил ее мне, а для себя достал еще одну. Меня это пугало — когда он угадывал, что я хочу курить. Мы действительно были похожи на старую семейную пару. Мелькнула мысль и о том, что неразумно бросаться зажженными сигаретами в сарае с сеном, потом беспокойство прошло, но я искренне старался не стряхивать на сено пепел.

— Пока не ясно, кто победит, — высказался Полковник. — Еще соревнуемся. Твоя очередь, дружище.

Аляска лежала на спине, положив руки под голову. Она заговорила негромко и быстро, но тихий день уже превращался в еще более тихий вечер — зимой насекомых не стало, — и слышали мы ее хорошо.

— На следующий день после того, как мы с мамой съездили в зоопарк, где ей понравились обезьяны, а мне медведи, была пятница. Я вернулась домой из школы. Она обняла меня, велела идти учить уроки в свою комнату, пообещав, что потом можно будет посмотреть телик. Она сама сидела на кухне за столом, наверное, а потом вдруг как закричит, я выбежала, а мама упала на пол. Она тряслась, запрокинув голову. И я пересралась. Надо было девятьсот одиннадцать набрать, а я вместо этого раскричалась и расплакалась, через некоторое время мама перестала дергаться, и я подумала, что она уснула и что у нее прошло то, что заболело. И я просто сидела рядом с ней на полу, пока через час не пришел папа. Он закричал: «Почему ты девятьсот одиннадцать не вызвала?», попытался ей искусственное дыхание сделать, но она к тому времени уже совсем мертвая была. Аневризма. Самый плохой день. Я победила. Пейте.