Книга Паутина - Николай Свечин

– Она же новая, – высказал недоумение Лыков. – Ей пяти лет еще нет, и уже требуется подновить?

Церковь на Екатерининском канале в 1907 году выстроило эстонское Братство во имя священномученика Исидора Юрьевского. Пятистолпный храм имел три придела в верхней церкви и еще нижнюю церковь Николая Чудотворца. Завели его специально для православных эстонцев. Сам священномученик был убит в 1472 году в городе Юрьев за отказ принять католичество. Учитывая национальный характер храма, в нем приняли участие Иоанн Кронштадтский и государь Николай Александрович.

– Зимой наверху вспыхнул пожар, пострадали иконостасы двух боковых приделов, Серафима Саровского и Петра и Павла, – пояснил жандарм. – Работа там тонкая, стиль барокко не все умеют воссоздать. Чухонцев подрядился, дал низкую цену.

– Ладно, давайте про тех двоих.

Полковник раскрыл журнал:

– Одного мои орлы сумели установить. Большая удача, Алексей Николаевич! Под наблюдение попал Абрам Мордовкин по кличке Горелый. Знаете такого?

– А то как же. «Иван», бежавший еще с Сахалина в девятьсот втором году. Он ведь москвич! Промышляет в Котлах и Андроновке.

– Точно так, статский советник Кошко дал те же сведения.

Фон Коттен до назначения на должность начальника ПОО два года командовал Московским охранным отделением. И реалии Первопрестольной знал хорошо.

– Что же он делает у нас, как думаете? – спросил жандарм. Сыщик ответил безапелляционно:

– Горелый прибыл сюда как делегат. На выборы «ивана ивановича». Вот послушайте, что мне удалось узнать в Москве.

И он рассказал полковнику о письме из Бутырского каторжного отделения, которое он не сумел перехватить. Но хотя бы разузнал содержание.

– Итого, – резюмировал статский советник, – пленные «иваны» отдали свои голоса Мезгирю, а вольные – неизвестно кому. Ну, нам неизвестно, а ребята о своем выборе сообщили. И прислали полномочного делегата.

– Весьма правдоподобно, – согласился фон Коттен.

– Вы проследили местожительство гостя?

– Номера «Якорь» на Опочининой улице.

– В Галерной гавани? Там неотступное филирование невозможно. Кто за ним приглядывает?

– В номерах поселился мой человек. Однако, Алексей Николаевич…

В голосе полковника появились просительные нотки:

– Нельзя ли ускорить? Четырех наблюдательных агентов отвлек на ваше задание. Своих дел выше шпиля Адмиралтейства, а еще чужие решай…

– Михаил Фридрихович, делаю что могу. Сами знаете мое положение. Не справлюсь – Макаров съест живьем. Уж потерпите.

Начальник охранного отделения посочувствовал:

– Да, вот и служи им после этого… А если арестовать Мордовкина? Он же в циркулярном розыске много лет. Нажмем, вдруг признается?

– «Иван»? Не таких они кровей. Там отбор хлеще, чем в Пажеский корпус. Кого попало не берут.

– Значит, продолжать наблюдение? – вздохнул полковник.

– Пока да. Если Горелый торчит в столице, значит, выборы еще не состоялись. Битва будет жаркой: сидящие вожаки за Мезгиря, а вольные, я подозреваю, отдадут голоса его сопернику. Он перспективнее, за ним деньги и новые сферы деятельности. Мы, можно сказать, наблюдаем схватку между вчерашним днем преступного мира и завтрашним.

– Э-хе-хе… Без ножа режете…

– Михаил Фридрихович, бросьте вы жалиться. Давайте про второго.

– Второго мы упустили, – признался жандарм.

– То есть как? – нахмурил седые брови Лыков.

– Как обычно упускают? Так и мы. Ловкий оказался. Из резбенно-иконостасной мастерской направился сразу в лавру. И пропал. Вспомните, какая там обстановка, и поймете. Тьма народу, множество входов и выходов, кусты кругом… Парень в тех кустах и растворился.

– Приметы хотя бы зачитайте, – потребовал Алексей Николаевич. Фон Коттен вручил ему журнал наблюдений. Лыков стал переписывать в блокнот:

– Рост два аршина десять вершков[46], волосы русые, спина прямая, ходит слегка наклоняясь вперед… Черный сюртук с черным же бархатным воротом, фуражка прусского фасона, малестиновые брюки, сапоги с гамбургскими передами[47]. Борода с проседью, брови вроде бы сросшиеся… Что значит «вроде бы»? Издали наблюдали?

– Вблизи побоялись, – стал защищать своих филеров полковник. – Человек неизвестного звания, провел внутри почти час. Как вышел, сразу стал проверяться. Глазами зыркал во все стороны, опытный, и в зеркальные витрины смотрелся. Надеялись потом поближе подойти, но потом не наступило. Шасть в лавру и был таков.

Статский советник убрал блокнот, встал, протянул полковнику руку:

– Спасибо и на этом. Наблюдение не снимать, новости телефонировать немедленно. Скоро все кончится, потерпите еще малость.

Наговорившись за день всласть, Лыков отправился домой. Ольга Владимировна уже легла, не дождалась супруга. Он чистил зубы, когда раздалось треньканье телефонного аппарата. Сыщик взял трубку и услышал голос Азвестопуло:

– Шеф! Не спите?

– Говори.

– Пришел юз[48] из Москвы на ваше имя. Начальник каторжного отделения Бутырок сообщает, что арестант исправительного отделения Чефранов удавился в уборной.

– Сам удавился или ему помогли?

– В телеграмме сказано, что сам.

– Ну конечно, – выругался статский советник, – зачем администрации вписывать в отчет убийство. А в действительности он рискнул, сделал то, о чем я его просил. Сделал неосторожно, вызвал подозрение, и от него избавились. Эх…

– Это еще не все, – продолжил на том конце провода Сергей. – Вы утром приказали мне отыскать в адресном столе Махотина. Того доверенного, у которого на лбу только гвозди гнуть.

– Ну?

– Махотин Самсон Кириллович, служащий Шлиссельбургской ситценабивной фабрики, проживал по адресу Седьмая Рождественская улица, дом два. Съехал оттуда вчера, забрав вещи. Хозяину сказал, что командирован от фабрики в Персию, когда вернется, сам не знает. Квартиру сдал.

– Так, – буркнул шеф, – все понятно.

– А что понятно?

– Сорокоум не зря получил свою кличку. Чефранов убит, Махотин скрылся. И неизвестного, что провел больше часа в мастерской, люди фон Коттена упустили. Приходи ко мне завтра в восемь, будем думу думать.

– Алексей Николаевич, – взмолился Азвестопуло, – завтра воскресенье. Я обещал Машке погулять с ней и с детьми.

– Где будете фланировать?