Книга Убийство в Пражском экспрессе - Иван Любенко

Гиттельсон вставил в мундштук «Nil», закурил и сел за стол. Взгляд упал на бритву «Золинген». Ручка, выполненная из бивня мамонта, приятно легла в ладонь. Он открыл её. Лезвие заиграло на солнце бликами, и высветилась надпись: «Magnetic silver steel»[27]. Как утверждала фирма производителя, в состав металла добавляли серебро во избежание окисления, то есть ржавчины. А намагничивание углеродистой стали позволяло восстанавливать режущий край клинка быстрее, чем у обычной бритвы. Этот «Solingen» не надо точить, достаточно лишь править. «Таким инструментом приятно не только бриться, но и добиваться правды или справедливого возмездия, — рассудил Гиттельсон. — Можно, пожалуй, и всего сразу одновременно, как это случилось с боровом Плечкой, отправившим к праотцам ценного агента. С кляпом во рту торговец выл почти беззвучно. Трясся и плакал, видя, что пальцев на руках остаётся всё меньше, а уши валяются у самых ног. Лезвие работало идеально. Филигранные разрезы. Тонкая кромка. Потом пришлось вынуть кляп, и коммерсант, рыдая, умолял сохранить ему жизнь. Клялся, что не знает Йозефа Врабеца. Я не поверил, и грязная тряпка вновь оказалась у него во рту, а на пол упала фаланга правого мизинца. Негоциант дёрнулся и затих. Глаза застыли. Преставился грешный. Вот что интересно: во время пыток кошка Плечки тёрлась у моих ног, точно благодарила за боль, причинённую хозяину. Вот и люби после этого животных…».

Паук вдруг понял: донесение надо начать с охоты на «Голиафа». «Точно! Это понравится Арабову».

Он обмакнул перо в чернильницу, и слова в свой логичной последовательности легли на белый лист. Получилось пятнадцать предложений. Сократил до одиннадцати. Закончив шифровку, налил рюмку коньяка, выпил и произнёс:

— Прости Господи, раба божьего Михаила, а не хочешь прощать — не мешай!

Глава 21
Угроза

«Со временем следы преступления бледнеют, а потом и вовсе исчезают», — мысленно рассуждал Ардашев, рассматривая в микроскопе волос, изъятый с места убийства Кутасова.

Скрипнула дверь. В лаборатории возник Войта. Не произнеся ни слова, он тихо примостился на стуле.

Клим Пантелеевич оторвался от окуляра, повернулся к помощнику и сказал:

— Доброе утро, друг мой.

— Простите, что помешал.

— Ничего страшного. Я уже закончил.

— А что изучали?

— Волосы, изъятые с Иеронимова «15». Полагаю, они принадлежат убийце.

— Вы в этом уверены?

— Почти. Но относиться к Кутасову они явно не могут, так как он брил голову наголо. Можно, конечно, допустить, что это волосы от посетителя, сидевшего в кресле задолго до убийства, но это маловероятно. Я говорил с горничной. Она сказала, что хозяин не переносил пыль. И она чистила мягкую мебель и ковры вакуумным пылесосом всякий раз, как он покидал особняк. И уж точно наводила порядок в комнате, где произошёл взрыв за день до убийства.

— И каков результат?

— Сердцевина волос, пигментные клетки, края, корни и эпительный слой прекрасно просматриваются.

— Отлично.

— Не будем обольщаться. Как говорят в России: поживём — увидим. А какие у вас успехи? Удалось ли выйти на Смутного?

— Общался с ним. Он, оказывается, выведал у кого-то, что я не служу в полиции и потому согласился на встречу. Документы и крест у него. Но расставаться с бумагами не торопится. Видимо, понял их важность. Говорит, что готов продать их Кисловскому вместе с фальшивым крестом, а если тот откажется, то продаст бумаги заказчику, а крест — газетчикам. И отпишет им письмецо. Уж тогда репортёры не оставят камня на камне не только на Кисловском, но и на всех русских эмигрантах. Молва пройдёт, что все русские — мошенники. Я посоветовал ему не торопиться. Сказал, что, возможно, мы заплатим ему и за крест, и за документы, но не так много, как он хочет. Зато у него не будет никаких неприятных неожиданностей. Дал ему понять, что заказчик может с ним расправиться. Мы разговаривали не более двух минут. Он всё по сторонам озирался. Трясся, как заяц. Я оставил ему визитную карточку нашего сыскного агентства. Смутный обещал протелефонировать, если заказчик назначит ему встречу. А потом, ни с того, ни с сего, он сорвался, как ошпаренный, и запрыгнул в коляску к проезжающему мимо извозчику. Ловкий чёрт.

— Заказчика описал?

— Лет тридцать пять-сорок, с усами, чёрная шевелюра с лёгкой проседью, небольшая залысина, смотрит с хитрецой.

— Так это каждый второй чех из названной вами возрастной категории.

Войта пожал плечами.

— Он же не художник и не сыщик. Как смог, так и обрисовал.

— Хотя… — задумчиво вымолвил Ардашев и вновь приник к микроскопу.

Раздался стук в дверь, и послышался голос Марии:

— Прошу прощения, Клим Пантелеевич, позволите?

— Входите.

— К вам господин Кисловский с каким-то господином. Говорит, что у него «архиважные сведения», — с долей иронии выговорила секретарь.

— Ведите в кабинет, — кивнул Ардашев.

— Я, пожалуй, пойду? — спросил Войта.

— Ни в коем случае. Оставайтесь со мной.

Кисловский был встревожен. За ним следовал светловолосый человек среднего роста с рыжими усами, в костюме-тройке и с чёрным, в белый горох, галстуком.

— Добрый день, Клим Пантелеевич, добрый день, пан Войта. Подозреваю, что на всех членов нашего братства начата охота. Абрам Осипович Кутасов — первая жертва. Никому неизвестно, кто станет второй, поэтому мы решили, по возможности, передвигаться парами. Прошу любить и жаловать — мой соратник по борьбе с большевиками — Антон Францевич Вельможко.

Гость протянул руку почему-то сначала Войте и только потом Ардашеву, и добавил прокуренным голосом:

— Бывший советник губернского правления Вятской губернии.

— Вацлав Войта.

— Рад!

— Ардашев, частный детектив, — ответил на рукопожатие хозяин кабинета.

— Наслышан! Ещё до октябрьского переворота о вас писали газеты, что вы расследовали целую серию убийств на Кавказских Минеральных Водах[28]. Но, насколько я знаю, вы не служили судебным следователем, а, напротив, входили в сословие присяжных поверенных, не так ли?

— Совершенно верно.

— А откуда у вас, простите за любопытство, такие глубокие познания в расследовании преступлений?

— Видите ли, начиная с 1907 года, я брался за защиту только тех клиентов, в чьей невиновности был абсолютно уверен. И метод их оправдания в суде присяжных был прост: я находил настоящего злоумышленника ещё до вынесения вердикта. Набрался опыта, поэтому уголовный сыск для меня весьма привычное занятие.