Книга Дух геометрии - Алиса Ханцис

«Эти дети, – рассказывал ведущий за кадром, – живут в своем собственном мире». Камера взяла лицо мальчика крупным планом; его взгляд, равнодушно прошив наблюдателя, уходил в какие-то туманные, никому не ведомые дали. «Иногда она начинает смеяться и хлопать в ладоши, как будто что-то там видит», – вторила молодая женщина, чья дочка, лет пяти, появилась в следующем кадре. Она сидела на лужайке, чуть раскачиваясь взад-вперед, и не замечала апельсиновой бабочки, трепетавшей у носков ее сандалей.

Горькие рыдания вновь заставили Зою сжаться. Девочка выкручивалась из рук матери и подгибала колени, оползая на пол, но та, ласково приговаривая что-то по-английски, всё тянула ее куда-то. «Сначала она совсем не могла смотреть в зеркало и не понимала, чего от нее хотят. Но теперь, мне кажется, она что-то в нем замечает. Смотри, Полли, кто там?»

– Зачем они ее мучают? – в сердцах воскликнула Зоя.

– Ну как зачем, – Яся присела рядом с ней на диван. – Хотят вытащить наружу.

– Чем ей это поможет?

Она хотела добавить: «Все равно ей не стать нормальной», но прикусила губу. Кто знает, что на самом деле творится в головах у этих детей? Ведь ведущий сказал, что аутисты – не слабоумные, просто они целиком погружены в себя, и воздействие извне больно ранит их.

– Что значит «чем»? Они бабочек увидят. Солнце, цветы. Себя, наконец.

«Это Полли, – терпеливо повторяла англичанка и осторожно касалась пальцами тугой дочкиной щеки. – Вот она, Полли. Привет!»

– Может, они видят что-то другое, вроде параллельных миров.

– Глупости.

– Ясь, ну ты-то откуда знаешь? – сказала Зоя с досадой: она терпеть не могла этого всезнайского тона.

– Детям нужны впечатления от окружающего мира, они без этого не могут нормально развиваться. Так мозг устроен.

– Ну и что в них эти впечатления силком запихивать, чтоб орали?

– Когда зубы режутся, тоже все орут. Расти больно, от этого никуда не деться.

А ведь она не просто так это сказала, с горечью подумала Зоя. Обе они хорошо помнили, как Яся, кнопка-третьеклашка с тонкими косичками, вдруг пошла в рост – так бурно, что позвоночник едва справлялся с нагрузкой. Надо было сразу отвести ее к врачу, но Зоя, только что вернувшаяся с того света, не могла и думать без дрожи о белых халатах. Потом уже был и бассейн, и массаж, а толку. И теперь, глядя, как Ясина спина, обтянутая спортивной маечкой, исчезает в дверном проеме, Зоя снова корила себя.

Нет, таких ошибок нельзя повторять.

Витя вернулся, когда она, накормив Максима, мыла посуду. В большой комнате снова раздавались выстрелы и взрывы, и она была рада, что можно поговорить наедине, не дожидаясь случая.

– А Лена опять сегодня не ужинала, – обронила она якобы между прочим, наливая чай в две кружки с сердечками, купленные на годовщину знакомства.

– Не переживай, – Звякнула вилка, брошенная в раковину, и теплое дыхание коснулось макушки. – Всё очень вкусно было. Просто она плохо ест, ты же знаешь…

Зоя взглянула через его плечо на застекленную кухонную дверь и приложила палец к губам. Он, словно не заметив, обхватил ладонями ее талию, и она сердито ойкнула: чай плеснул из кружки ей на руку.

– А в школе у нее как?

Витя вздохнул и снова сел за стол.

– Да как… Привыкает потихоньку. Она ведь не очень общительная у нас, а там все ребята новые, учителя…

– Скажи, – нерешительно продолжила Зоя после паузы, – а раньше она какая была? До того, как… Ну, радовалась она, смеялась когда-нибудь?

– Конечно, – казалось, вопрос его удивил. – Она хорошая, ласковая девочка. Просто ей сейчас трудно, понимаешь?

На сердце потеплело. Да, со временем всё должно наладиться. Ребенок почувствует любовь, заботу, и снова будет улыбаться и разговаривать. Прошлое забудется. Они станут настоящей семьей.

Убрав со стола, Зоя включила сосланный на кухню маленький телевизор, чтобы посмотреть погоду. Новости еще не закончились; «…выставка работ всемирно известного Сальвадора Дали», – прохрипело в динамике, и на экране появилась длинная очередь, затекающая в чугунные ворота музея.

– Вить, а давай детей сводим куда-нибудь? Мы в Москве уже сто лет не были, а сейчас как раз каникулы.

– На Дали? – он кивнул в сторону экрана, улыбаясь одними глазами.

– Ну почему сразу на Дали? Много же других выставок. И Леночке полезно, впечатления новые.

Она вдруг остро ощутила, как соскучилась по тем временам, когда они с Ясей бродили по московским бульварам, шурша опавшей листвой, и покупали возле ГУМа вкуснейший пломбир в вафельных стаканчиках. Сейчас такого, наверное, уже не продают. Но музеи – они ведь остались такими же, какими она их любила: пряничный терем Исторического, где Ясю было не оттащить от старинного глобуса, в полтора ее роста высотой; Третьяковка, набитая, как шкатулка, русскими сказками; и, конечно, Пушкинский, куда Зоя бегала на свидания с итальянцами в годы своего короткого, но счастливого студенчества. Боттичелли, Больтраффио, Санти – как давно она их не навещала! Пожалуй, с этого и надо начать.

После ноябрьских праздников выпал снег – чистый, торжественный, не успевший еще надоесть за долгую зиму. Он валил с самого утра, и когда они добрались наконец до музея, вековые ели у крыльца стояли белые, как на новогодней открытке. С афиши, растянутой между колоннами, смотрел нарумяненный галантный господин в пепельных локонах и шейном платке, намотанном туго, будто бинт. Под портретом кудрявилось название выставки: «Европейская живопись эпохи Просвещения».

– Рановато им еще, – шепнула Зоя в Витино ухо, зардевшись при мысли о чувственных красавицах Фрагонара и Буше. – Пойдем лучше на постоянную экспозицию.

Стоя в очереди к кассе, она все-таки взглянула из любопытства на стойку с каталогами выставки. Картина, помещенная на обложку, была ей незнакома. Сквозь темный лес гуськом пробирались путники – мужчины в длиннополых камзолах и женщины в дорожных плащах. Впереди шел юноша с факелом в высоко поднятой руке. На голове его лихо сидела треуголка, тонкая кисть в белоснежной манжете балетным жестом указывала вперед, и в глазах остальных светилась надежда. Лишь двое детей, замыкавших группу, не смотрели на предводителя. Увлеченные не то игрой, не то ссорой, они отстали от матери – всего на несколько шагов, хотя черная тень, резко отделявшая их от процессии, намекала на то, что опасность близка. Корявые сучья за их спинами сплетались, напоминая то чей-то бородавчатый нос с оттопыренной нижней губой, то когтистую лапу. А может, Зое всё это померещилось – она не успела рассмотреть: очередь уже подошла.

– Есть места на обзорную экскурсию, – сказала кассирша. – Начало через полчаса. Будете брать?

– Нет, спасибо, – ответила Зоя и добавила про себя: «Уж экскурсию я и сама могу провести, не хуже других».

Воодушевленная этой мыслью, она повела своих питомцев по залам – от Древнего Египта к Шлиману и античности, будто листая, главу за главой, огромный том по истории искусств. Она старалась не спешить, не сыпать лишними именами и датами, которые и сама не всегда помнила с точностью до года. Пусть постоят у сфинкса, похожего на молодого калмыка с улыбкой Моны Лизы; полюбуются на золотые украшения троянских цариц. Она сама, когда была моложе, надолго застывала у каждой витрины, и в голове рождались истории – про волооких фаюмских мальчиков в погребальных венках, про безымянных натурщиц, увековеченных в мраморных Венерах. Эти истории она потом рассказывала Ясе, и музейные экспонаты превращались в сказочных героев, родных и понятных, как Чебурашка и Винни-Пух. Смогут ли нынешние дети так же их полюбить? Зоя украдкой наблюдала за братом и сестрой, и сердце ее наполнялось надеждой, когда они хоть на миг задерживались у картины или статуэтки.