Книга Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как же сработало, когда вы проигрывали два — один?
— А если бы мы их не оттесняли, — я раздраженно закатил глаза, — то было бы уже четыре — один. Как минимум четыре — один.
— Разве я не молодец? Помню счет, — пошутила мама и пощекотала меня за ухом, была у нее такая привычка.
— Мам, перестань!
— И что дальше?
— Ну вот, Отто завладел мячом… — Я спрыгнул со скамьи. — И я должен был…
— Оттеснить его к боковой линии, да?
— Да, но… — В эту минуту я будто опять все вижу: какой Отто крупный, как быстро надвигается, как он сердито закусил нижнюю губу. — Я знал, что он хочет во что бы то ни стало прорваться. Весь матч он рвался в центр, но мы его не пускали. Я, Иржи, Лео и все остальные. И знаешь, что произошло?
— Ты… — Мама села поудобнее. — Нет, не знаю, Миша, расскажи.
— Ладно, тогда… — Я принялся показывать, но в одиночку неудобно. Я схватил маму за руку. — Встань!
— Миша, не надо!
— Ну пожалуйста.
— У меня сил нет. — Она отобрала свою руку. — Жара, и столько часов в ателье. А потом еще возилась с декорациями этой вашей чудной оперы.
— Пожа-а-алуйста! — заныл я. — Если я один буду показывать, ты ничего не поймешь.
Мама еще раз покачала головой, но все-таки поднялась.
— Даю тебе пятнадцать секунд.
— Хорошо, хорошо. Значит, ты — Отто.
— Я — Отто?
— У тебя мяч!
Но мама просто стояла и не двигалась с места.
— Веди мяч ко мне!
— У меня нет мяча.
— Притворись!
Я отступил на несколько шагов, и мама двинулась ко мне, очень медленно, такими маленькими, странными шажками — наверное, она думала, что вести мяч надо так.
— Ага, вот, если я весь матч оттеснял тебя к боковой и вдруг позволил тебе двинуться в центр поля, что бы ты сделала? Будь ты Отто?
— Я бы сказала: «Благодарю вас, господин Грюнбаум, вы очень любезны».
— Мам, я серьезно! — возмутился я. Что-то застряло у меня в горле, и я не сразу проглотил это «господин Грюнбаум». Но сейчас не до того. — Что бы ты сделала?
— Я бы двинулась в центр. Верно?
— Точно! — сказал я, подошел вплотную к ней и слегка повернулся, отрезая ей путь влево. — Иди же.
— Идти?
— Да, давай!
Он снова засеменила этими странными шажками, и тогда я, в точности как в игре, проворно нырнул вперед, грохнулся во весь рост, а левую ногу вытянул как можно дальше.
— Миша! — вскрикнула мама, споткнувшись о мою ногу, и бухнулась на колени — еле успела упереться одной рукой в землю, а то бы растянулась плашмя. — Скажи, пожалуйста, — пробормотала она, стоя на коленях и слегка постанывая, — с ума ты, что ли, сошел?
— Прости.
Она встала, раскрасневшись, и отряхнула грязь с руки.
— Если это платье… если эта тряпка порвется, у меня останется всего одно.
— Прости, — повторил я и сел на скамейку. — Пожалуйста.
Мама села рядом, поправила волосы.
— Значит, после того как ты поставил подножку бедняге Отто…
— Но в том-то и дело, — перебил я. — Это была не подножка. Это совершенно законный подкат. Я отобрал мяч. Выкатил его прямо из-под Отто. Он думал, что обошел меня, а на самом деле это я его провел.
Я будто слышал вновь, как заорали наши болельщики, слышал, как ухнул Феликс, ринувшись за мячом, как Пудлина окликал брата, который несся к вражеским воротам, а главное — идеальный звук точного удара по мячу, когда Пудлина пробил по воротам.
— И мы сравняли счет: два — два.
— Ты забил? Ты не говорил мне, что забил гол. Это замечательно, Миша!
— Не я. Забил Пудлина. А я добыл мяч. Переломил ход игры!
— Замечательно! — повторила мама и пожала мне руку, но я видел: она почти ничего не поняла.
Оно и неудивительно. Мама не разбирается в футболе. Ну и что? Это ведь действительно был переломный момент. После игры, после того как Эрих с углового вывел нас вперед, после того как Коко опять в невероятном прыжке спас ворота, после того как мы все спели «Рим, рим, рим, темпо нешарим!» столько раз и так громко, что я испугался, как бы глотку не порвать, после всего этого Франта подошел ко мне, отвел в сторону, положил руки мне на плечи и сказал:
— Миша, ты просто гений! Я был уверен, что ты сплоховал. Спроси Гриззли, что я сказал в тот момент. Впрочем, лучше не надо. Я голову был готов тебе оторвать и вдруг увидел самую красивую контратаку в моей жизни. Ты переломил игру, Миша. — Он ткнул пальцем мне в грудь. — Ты решил исход матча. Если бы в тот момент они забили, было бы три — один, и мы вряд ли сумели бы сравнять счет. Что я тебе говорил? Пусть ты забиваешь один гол за весь сезон, все же ты сыграл ключевую роль в матче за первое место!
Я обернулся к маме. Она сидела с закрытыми глазами.
— Мама!
Она рывком выпрямилась и широко раскрыла глаза.
— Извини. Извини. Значит, счет два — два. Ты отнял мяч.
— Ладно, всё, — сказал я.
— Но я хочу дослушать.
— Все в порядке. — Я встал со скамьи. — Завтра дорасскажу. Мне пора.
— Пора? — переспросила она. — Зайди на минутку в корпус.
— Правда пора. Франта…
— Думаю, ты не пожалеешь, если зайдешь, Миша, — сказала мама. — У меня для тебя сюрприз.
Внутри тише, чем обычно. Должно быть, все на улице, где не так душно. Разве что с десяток женщин остались в комнате.
— Садись, садись! — велела мне мама, подведя к нарам в углу. Они с Мариэттой недавно сменили место.
— А где Мариэтта?
— Сказала, что пойдет к Ганне, — ответила мама, посмеиваясь. — Неразлучная парочка.
Она сунула руку под нары и вытащила пакет размером примерно с половину обувной коробки.
— Что это?
— Помнишь Макса и Розу Кляйн?
Я покачал головой.
— Макс много лет работал с твоим папой.
Тут мама запнулась, словно забыла, что хотела мне сказать.
— И? — поторопил я.
— Макс и Роза. Они много раз бывали у нас дома. Ты их видел, конечно же. — Она утерла пот со лба. — Ну и вот, теперь они в Португалии. Там живет брат Розы. Они выбрались еще в 1940-м. А теперь она прислала нам посылку.
Мама сунула руку в этот пакет и достала консервную банку — плоскую и совсем маленькую.
— Сардины? — вскрикнул я.
Мама кивнула и улыбнулась. Я потянулся рукой к банке.