Книга Мой любимый зверь! - Ольга Гусейнова

Охрана без единого слова пропустила меня в нужный блок. Мало того, встретила и, наверное, проводила насмешливыми, похотливыми взглядами, заставив выше задрать нос и поджать губы, чтобы ни у кого не закралось сомнения: можно ли мне находиться здесь? Как только двери с шелестом пневматики отрезали меня от лишних глаз, я ускорила шаг, торопясь к цели. Внутри все переворачивалось от нетерпения.

Тем не менее, сразу в допросную решила не соваться. Насколько я поняла, там с задержанным работает полковник с коллегой. А вот мышкой шмыгнуть в соседнюю, наблюдательную, — почему бы и нет. К моему везению, наблюдательная пустовала. С облегчением выдохнув, я поймала себя на мысли, что напоминаю шпиона на вражеской территории. Или дурочку, которая, впервые полюбив, делает массу глупостей, за которые потом бывает мучительно стыдно.

Сделав пару неуверенных шагов в сумрачное узкое помещение, где кроме смотрового стекла во всю стену стоят скромные офисные кресла и стол, я замерла. Там, за стеклом, квадратная комната, такая же серая, безликая, сумрачная, как и эта, только немного больше. За узким столом сидят трое: Димас Гонг с мужчиной в гражданском костюме и Райо, руки которого прикованы к подлокотникам специального кресла. Несмотря на ситуацию хуже некуда, он, как тогда в ресторане, спокойно сидит, откинувшись на спинку, не показывая напряжения и страха — сплошная уверенность и спокойствие. Сильный мужчина, не только телом, но и духом! С двумя кровоподтеками на лице.

Меня распирало от возмущения: согласно общегалактической конвенции о гуманности, к заключенным и пленным нельзя применять физическое насилие. Запрещено мучить и избивать! Но тут же в памяти всплыли ужасные картины, что я просматривала до начала операции, сотни трупов, в том числе детей, стариков, женщин, — и волна возмущения схлынула. Разве можно с подобным шир Алесио по-другому? Ведь спецы АБНЗ больше моего видели и знают, а я, вчерашний курсант, так легко поверила преступнику. Поверила… нет, хуже, — влюбилась.

Райо — в плену у моей родины, а я — в ловушке своих собственных эмоций; мысли одна противоречивее другой мечутся, в голове звенит от напряжения. Чего я хочу? На чем надо остановиться? Затаив дыхание, подошла к стеклу, оперлась на него ладонями и смотрела. Во все глаза смотрела. Нет, любовалась! И от этого все переворачивалось в груди, но по-другому не получалось.

Пиджака на задержанном клеранце нет, темная рубашка красиво оттеняет ровный загар на лице и глаза. Жаль, не такие яркие, искрящиеся нежностью и удовольствием, как были утром. Он смотрит практически прямо на меня, как на сделанных скрытно видеозаписях. И опять содрогнулась под его холодным, бесстрастным, нет, мертвым взглядом. Куда делся тот манящий золотой свет, покоривший меня с первых мгновений знакомства?

Я прижалась к стеклу всем телом, все равно никто не увидит, а не смотреть не могла. Жадно, с закручивавшейся тугим узлом в груди тоской смотрела и выла в душе, словно какая-нибудь волчица, потеряв своего зверя. Спины перед моими глазами напряглись, Гонг подался вперед, требуя ответа, но Райо молчал, глядя сквозь них. Не реагировал на давление. Возможно, все, что хотел, уже сказал и теперь просто ждет. Чего? Непонятно!

А я любовалась им и едва не рычала от злости и безысходности. Как он мог? Как я могла? Почему не распознала в нем жестокого ублюдка, почему все, что видела и чувствовала, находясь рядом с Райо, совершенно не соотносится с полученной из досье информацией. Почему я настолько слепа и глуха рядом с ним? С трудом подавила истерический смех. С чего начинаются целые войны? С жажды любви, власти и денег. Я же мечтала лишь о свободе, считала, что жизнь без любви — это и есть свобода. А сейчас… сейчас я свободна, Гонг порадовал меня чуть раньше Ровены: экзамен я прошла успешно и диплом элитной военной академии практически у меня в кармане.

Но почему же без любви я не взлетаю от счастья к небесам — а будто падаю в пропасть? Прилипла к стеклу и завороженно смотрю на того, кому уже никогда не смогу… ничего не смогу, хоть к нему рвется сердце и душа. Презирать, но все равно любить! Что может быть хуже? Хуже только липкий страх, что за преступления против человечности его казнят. Да, смертную казнь отменили согласно той же конвенции о гуманности, но есть наказания гораздо страшнее. Смертников отправляют на дикие, малоосвоенные и подвергшиеся глобальным катаклизмам планеты. А там долго не живут. Негуманная гуманность — так называют подобные места в СМИ, но правительства не готовы десятилетиями содержать и лечить моральных уродов, есть более насущные нужды, куда потратить бюджет страны.

И все-таки это жизнь. Мне необходимо знать, что Райо будет жив. Хотя бы в одной со мной реальности! Каждый день, каждый прожитый час знать, знать, что он жив, где-то есть, дышит, говорит или молчит, но живой! А я… Я всегда буду помнить его глаза и постараюсь не сойти с ума от одиночества.

— Как же страшно любить и ненавидеть, — прошептала я, вытирая слезу, побежавшую по щеке.

В этот момент Гонг, по-видимому, взбешенно орал на абсолютно бесстрастного Райо, затем обессиленно мотнул головой на дверь, и они с незнакомцем — таким же суровым, как и полковник, «змеем» с ледяными голубыми глазами на узком лице — вышли из допросной. А я решилась на очередное безумство, иначе не назвать. Мне было необходимо, жизненно важно задать вопрос. Чтобы понять… или успокоиться, наконец.

Подождав минутку, я выглянула в коридор — никого. И поторопилась к соседней двери. Дрожа от волнения, пару раз глубоко вдохнула, задержав дыхание, чтобы успокоиться и, стиснув кулаки, зашла в допросную. На шум открываемых дверей клеранец не реагировал, но, увидев меня, заметно напрягся и пристально следил за каждым моим движением. Его сковали по рукам и ногам, так что опасаться нечего, и я, по примеру Ровены, походкой от бедра продефилировала к столу. Мне хотелось, чтобы он запомнил меня такой: уверенной, деловой, безразличной. Профессионал, настоящий спец.

— Прилетела, птичка? Хочешь насладиться торжеством? — тревожную тишину нарушил глухой баритон Райо, без ласковых ноток, без мягкой игривости.

Я облокотилась задом прямо об стол, левой ногой оперлась о стул между бедер Райо. Затем, обхватив его подбородок пальцами, подалась к нему ближе и заглянула в потухшие глаза. Опрометчиво поступила: сразу ощутила, как под горячей кожей клеранца перекатывались желваки, он сдерживал эмоции. А его тусклый, безжизненный взгляд… До зуда в руках захотелось погладить его красивое лицо, а не держать пальцами подбородок, наверняка доставляя неприятные ощущения. Поэтому я сорвалась: не удержала злость на него и саму себя. Злость, тоска и любовь-ненависть, раздиравшие душу, вылились в хриплые обвинения:

— Как ты мог, Райо? Как ты мог убивать детей… женщин… стариков? Насиловать, продавать… Ты хотел по горе из трупов невинных подняться к своим темным богам? Так вот, падать будет недолго, но очень-очень больно!

Мы несколько тревожных мгновений сверлили друг друга взбешенными взглядами, пока я не почувствовала, как по щеке опять поползла слеза, то ли остужая мой пыл, то ли зажигая еще сильнее. Но в этот момент его потухшие глаза блеснули и засветились, разгораясь все сильнее и сильнее золотым пламенем. Верхняя губа, от которой тянутся саусы, дернулась. Он глухо, со злостью и в тоже время странным облегчением произнес: