Книга Марусина любовь - Вера Колочкова

– Ну что ж, не буду вас задерживать, Маруся! Очень приятно было с вами поболтать, отвлечься от своего одиночества. Я, знаете, дома работаю, людей мало вижу.

– А вы что, тоже реставратор?

– Нет. Я переводчик. Тоже, можно сказать, человек увлекающийся. Дочь вся в меня.

– Ну да. А я всего лишь экономист по профессии. Но и я, бывает, увлекаюсь…

– А что это вы будто извиняетесь за свою профессию? Дело вовсе не в профессии, а в самом человеке! Любой человек может увлекаться чем угодно потому только, что он по природе этим своим увлечением счастлив…

– Ну да. Наверное. Всего вам доброго, Мария Александровна… Ой, и вот еще что… Вы мне свой телефон домашний не дадите? Ну, чтоб узнать, когда Наташа приедет?

– Да-да, конечно… Записывайте…

Потом она так же, бочком, протиснулась сквозь книжные стеллажи в прихожей, вышла в открытую хозяйкой дверь, улыбнулась ей на прощание. На улице снова накрапывал дождь, от короткого солнечного праздника не осталось и следа. Серые небеса, сомкнувшись плотно, сердито смотрели на город, будто жалея о давешнем случайном подарке. На душе у Маруси тоже было нехорошо, серо как-то. Полученная только что информация беспокойно шевелилась внутри, никак не могла найти себе нужного места. И вытолкнуть ее из себя тоже не получалось, как Маруся ни старалась. Вот в самом деле, зачем ей это знать? Ну, будет у бывшей Никитиной жены ребенок… Что с того? Пусть себе будет, ей никакого дела до этого нет…

Заскочив в подошедший автобус, она плюхнулась на удачно освободившееся место у окна, стала смотреть, как уплывает за окном приготовившийся к вечеру город. Уже зажглись окна в домах, народ деловито выходил из магазинов с пакетами, и лица у всех такие усталые, озабоченные прошедшим трудовым днем. Сейчас домой к себе придут, станут ужин готовить, телевизор смотреть… Боже, как ей тоже домой хочется, если б кто из них знал! Нет, не туда, не в хорошо обустроенную квартиру Горских, а к себе домой, где Дуняшкино молоко, вырвавшись из-под ловких материнских рук, звенит первыми струями об оцинкованное дно подойника, где поникла на огороде почерневшая от ранних заморозков картофельная ботва, где травный и сырой воздух входит в легкие вместе с прилетевшим с дальних полей ветром, и вкуснее этого воздуха нет ничего на свете…

Вздохнув, она чуть не расплакалась. Чтобы отогнать набежавшую неожиданно тоску, принялась перебирать в памяти недавно случившийся разговор. Все равно от него не убежишь, от разговора этого. И от полученной информации не убежишь. Так что лучше заглянуть правде в глаза, нечего от нее прятаться. Надо распределить все имеющиеся показатели по нужным клеточкам, подбить итоги, посмотреть, что получится… Итак! Может ли этот неродившийся пока ребенок быть Никитиным? Теоретически может, конечно. Хотя… Сколько она за Никитой замужем? Три месяца? А Наташиной беременности – восемь месяцев. Так. Так… А когда же Наташа от него сбежала? А правда – когда? Она и не знает… Надо бы у Никиты уточнить… Нет, лучше у Виктора Николаевича… Завтра она пойдет к нему с докладом о своих поисках и спросит осторожненько…

Не успела она у него ничего спросить. Виктор Николаевич умер ночью, так и не дождавшись спасительной операции. Хотя, как потом пояснили медики, и операция его бы не спасла. Так, продлила бы жизнь на полгода, в лучшем случае – на год…

Похороны Ксения Львовна организовала по высшему классу, если вообще в данной ситуации уместна такая оценка. Даже на отпевании настояла, хоть и не был покойный при жизни свято верующим. Сказала, что сейчас так принято, чтобы всех отпевали. Да никто особо ей и не возражал. Не было в ее окружении вообще таких – возражающих. И даже свое мнение открыто высказывающих тоже не было.

Отпевать повезли в Ивановскую церковь. Ксения Львовна стояла на полшага впереди жмущихся друг к другу родственников, знакомых, сослуживцев. Маленькая, прямая, строгая, в черной кокетливой шапочке с вуалькой, прикладывала к сухим щекам красный платочек с аккуратной черной бахромой по краю. Ни слез, ни вдовьей истерики. Сплошная железная выдержка, присущая так называемым сильным натурам. Никита же, наоборот, Маруся чувствовала, едва на ногах держался. Стоял с опущенной головой, вздыхал нервно и слезно, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Потом все-таки его прорвало – закрыл лицо руками, взвыл тихо и тоненько, как слабый ребенок, – все оглянулись на него не то чтобы удивленно, а с досадой будто. Лишь Маруся дернулась к мужу, обняла, уткнулась мокрым лицом в плечо. С другого бока Павел его поддержал, специально на похороны отчима из Москвы примчавшийся. Алька почему-то не приехала – никто и не спросил почему…

И на кладбище Ксения Львовна осталась верна своей выдержке: отдавала через плечо едва слышные короткие приказы вездесущему Сергееву, шустрому, как оказалось, малому с цепкими глазками и уважительно-скорбным лицом. Марусе даже показалась несколько неприличной эта его шустрость – слишком уж старательно как-то человек суетился, прямо из штанов выпрыгивал. Ранняя его лысина мелькала то там, то тут, и на поминках он все не мог сесть за стол – так и бегал из кухни в гостиную и обратно, будто без него и пирог вовремя не подадут, и рюмки водкой до краев не наполнят. А уходя, припал вдруг преданно к ручке Ксении Львовны, заглянул ей в глаза искательно. Хотел что-то сказать напоследок, да она только махнула рукой небрежно:

– Иди, Леня, иди… Завтра обо всем поговорим…

Закрыв за ним дверь, она тут же возвела глаза к потолку, помотала головой устало – надоел, мол. Потом бросила через плечо пробегающей мимо с горой грязной посуды в руках Марусе:

– Устала, не могу больше… Я пойду к себе, Марусь, ты проследи тут, чтоб все нормально было…

– Да, конечно, Ксения Львовна, идите… Мы и без вас справимся…

– Только лишнего ничего не болтай при них, – мотнула она головой в сторону кухни, где стояли у мойки две сотрудницы из клиники, оставшиеся помочь, как и подобает прискорбному случаю. Женщины интеллигентные и вежливые, но все-таки взглядывающие на Ксению Львовну с робким потаенным любопытством.

Никита тоже ушел к себе. Заглянув мимоходом в комнату, Маруся увидела, как он лежит на диване, заложив руки за голову, рассматривает потолок пустыми глазами. Очень не понравились ей его глаза – отчаянные какие-то. Пустые и в то же время отчаянные. Хотела было зайти, сесть рядом, но окликнули из кухни. Решила – потом, попозже.

Когда за добровольными помощницами закрылась дверь, она постояла еще немного в прихожей, вслушиваясь в квартирную тягучую тишину. Отчего-то вдруг совсем не по себе стало. Даже через гостиную страшно было идти. Показалось, выглянет на нее сбоку из кресла Виктор Николаевич, спросит грустно: «Чего ж ты, Маруся, не успела мою последнюю просьбу выполнить?» Вот и живи теперь с этим долгом на душе…

Никита так и лежал на диване в прежней позе – глаза в потолок. Даже на Марусю их не опустил, когда она тихо вошла в комнату. И опять она не успела ничего ему сказать – тут же открылась дверь, и Ксения Львовна, держась за ручку двери, резко и громко обратилась к сыну: