Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Лора незадолго до семи появилась в приемной директора, ей не потребовалось называть свое имя секретарше.
— Добрый вечер, доктор Кастельяно. Входите. Я доложу доктору Колдуэллу.
Едва приоткрыв дверь, она поняла, что ее ждет далеко не конфиденциальная беседа с глазу на глаз — в кабинете было полно белых халатов. Похоже, ей предстояло сразиться с целым отрядом коллег.
— Входите, доктор Кастельяно, прошу вас, — пригласил директор и учтиво поднялся. Он один был в цивильном костюме. — Вы со всеми присутствующими знакомы?
Лора обвела кабинет глазами. Она узнала заведующего своим отделением, Леместра и его начальника, но с костлявой седовласой женщиной в очках знакома не была. Та порывисто встала и представилась:
— Я Мюриэл Конуэй, заведующая сестринским отделением.
Она улыбнулась и протянула Лоре руку.
— Пожалуйста, садитесь, доктор Кастельяно, — пригласил директор, указав на кресло в самой середине комнаты.
Лора послушно села. От усталости она даже не могла волноваться.
— Итак, — начал Колдуэлл, — полагаю, вы догадываетесь, зачем я вас пригласил.
— Думаю, да, — согласилась Лора. — Я только удивлена, что наш разговор обернулся таким… коллективным мероприятием.
— Думаю, причина станет вам ясна по ходу дела, — заверил директор. — Поскольку ваша злополучная записка затрагивает честь всех присутствующих.
— Прошу меня извинить, сэр, но я бы назвала «злополучной» описанную мною ситуацию.
Директор пропустил ее замечание мимо ушей. После чего дал, по его мнению, более верную трактовку происшедшего:
— Получив вашу записку, я провел тщательное расследование обстоятельств сегодняшнего утра, и мне совершенно ясно, что вы действовали крайне непрофессионально.
«О чем он толкует?» — подумала Лора. Она попыталась сохранять самообладание, ибо интуиция подсказывала, что Колдуэлл пытается ее спровоцировать на нервный срыв и уничтожить на месте.
Но она удивила его своим признанием:
— Я тоже об этом думала, доктор Колдуэлл, и признаю, что допустила несдержанность. Мне не нужно было в операционной давать волю эмоциям. Это никак не способствовало делу и уж конечно не вернуло бы жизнь малышу.
Она помолчала, а потом с нажимом сказала:
— Это мог сделать только кислород.
Реплика вызвала неловкое покашливание.
— В любом случае, мне жаль, что я не сдержалась.
— Очень мужественное признание, доктор Кастельяно. Спасибо вам. Но боюсь, вы упускаете из виду главный момент.
— Какой же?
— Мы все — добросовестные врачи. И все, как теперь говорят, время от времени слетали с катушек. Одна из самых тяжелых проблем нашей профессии состоит в том, что мы воспринимаем больных как близких нам людей.
Перегнувшись через стол, доктор Колдуэлл припечатал:
— Но есть непреложный закон: врач не должен спорить со своим коллегой.
— Еще раз прошу извинения, сэр, об этом нигде не написано. В клятве Гиппократа об этом не сказано ни слова.
— Доктор Кастельяно, на это замечание я отвечать не стану. Позвольте вам повторить, что есть общепризнанное правило: врач не должен подвергать сомнению, что его коллеги руководствуются лучшими побуждениями.
— А если на ваших глазах совершается такая вопиющая ошибка, что вы не можете принять это «неписаное правило»? Если, к примеру, действия пьяного хирурга приведут к гибели пациента, который вполне мог бы жить?
— Не доводите до абсурда, Лора. В таком случае, конечно, следует доложить его начальству.
Он сделал паузу и дождался, пока на ее лице появится облегчение. И тут нанес последний удар:
— Но только не в письменном виде!
Все снова заерзали в креслах. Директор поднялся.
— Полагаю, доктор Кастельяно, я довел до вас свою позицию. Спасибо, что пришли.
Направляясь к лифтовому холлу, Лора почувствовала, как ей на плечо опустилась рука. Она остановилась. Это был доктор Леместр.
— Лора, — с улыбкой сказал он, — вы очень красивая женщина.
— И что из этого следует?
— Что вы легко найдете себе работу на следующий год.
В конечном итоге Барни уговорил Беннета разрешить ему присутствовать при операции.
— Какая мне от тебя польза, если я буду без сознания?
— Не забывай, Ландсманн: моя специальность подсознательное. Пока они будут возиться с твоим хребтом, я поковыряюсь у тебя в голове. В любом случае, ты прекрасно знаешь, что врачи больше стараются, когда за ними наблюдают. К тому же я еще не совсем забыл неврологию.
— Извини, Ливингстон, но убедительных доводов я так и не услышал.
— Знаешь, Ландсманн, ты сейчас будешь в шоке, поскольку тебе такое понятие незнакомо: я — твой друг!
Барни победил.
Барни был рядом и шутил, когда Беннету делали предоперационный укол, и его же лицо он увидел первым, придя в себя после наркоза.
— Ну как все прошло? — сонным голосом спросил Беннет.
— Все позади, Ландсманн, — заверил Барни. — Керк говорит, снимки отличные. Теперь тебя никто не упрекнет в том, что ты бесхребетный.
Беннет немного помолчал, а потом спросил:
— Могу я подождать смеяться?
— До каких пор? — спросил Барни.
— Пока невропатолог не скажет, что я способен резать не только рождественского индюка.
— Ландсманн, — нежно сказал Барни, — сам ты индюк!
Беннет улыбнулся.
В последовавшие за операцией дни Беннет больше не улыбался. Его лицо выражало постоянную тревогу. Он знал, что все его будущее сейчас зависит от нескольких болезненных обследований, которые должен провести главный хирург Йеля Ласло Фаркаш.
Барни снова потребовал, чтобы ему разрешили присутствовать.
— Я о Фаркаше слышал, — успокаивал он приятеля. — Он считается превосходным диагностом.
На что Беннет возразил:
— Ага, а человеком — никудышным.
— Как это? — удивился Барни.
— А он никудышный и есть. Тебе небось доводилось слышать о врачах со стальными нервами? Так вот, у этого типа сердце из чугуна.
— Забудь о его личных качествах, Бен. По крайней мере, он не станет приукрашивать правду.
— Не уверен, что хочу знать эту правду, — сказал Беннет зловещим тоном.
Поначалу создавалось впечатление, что равнодушный профессор Фаркаш знает одно-единственное слово, и то на тарабарском языке. Он готовил Беннета к электромиограмме с помощью нескольких жестов, перемежающихся возгласами «ага!» на разные лады. Это исследование должно было однозначно определить степень нарушения (если оно есть) в прохождении сигналов из мозга в драгоценные ручки больного.
