Книга Нормальных семей не бывает - Дуглас Коупленд

— Но ты все же не ответила на мой вопрос. Как ты изменилась внутренне?

— Дай подумать, — вздохнула Дженет. — Никто никогда меня об этом не спрашивал. — Как я изменилась? — Знаешь что? Самая большая перемена — это что я перестала верить в будущее — иначе говоря, перестала думать о будущем как о каком-то месте вроде Парижа или Австралии — месте, куда можно поехать. С тех пор я стала думать, что все мы идем, идем, идем без остановки, только вот в конце нет никакого города или места. Мы просто идем. Вот и все.

— Ты когда-нибудь винила Уэйда или меня?

— Уэйда? Он всегда вставал на пути Теда, чтобы меня защитить. Как я могу его винить? А тебя? Нет. Тед идиот. В последнее время я стала думать, что вина — это просто такая штука, с помощью которой пытаются придать какой-то смысл хаосу.

— Что ты имеешь в виду?

— Представь, что с тобой случается какое-то странное и непредсказуемое событие, ну, например, рухнувший кедр придавил твоего котенка, или тебя взяли в заложницы налетчики в какой-то забегаловке, или миссис Драммонд заразилась СПИДом от пули, задевшей печень ее сына. Я могла бы обвинить людей, ответственных за лесопосадки, в том, что они вовремя не посоветовали мне срубить этот кедр. Я могла бы обвинить систему правопорядка штата Флорида в... ну, в чем-нибудь. Или могла бы сказать, что пуля была Божьей карой за то, что я плохо исполняла супружеские обязанности. Или... понимаешь, что я хочу сказать. Ничьей вины тут нет. Это хаос. Просто хаос. Случайные номера, выскакивающие в Космической лотерее.

— Ты и правда так думаешь?

— Чем дальше, тем больше. А у тебя как? Сегодня всего лишь Четвертый День, как ты узнала. Что творится внутри тебя?

— Внутри меня? Я всегда чувствовала, что заражусь, что я заслуживаю этого. Не СПИДом, так сифилисом или каким-нибудь супергерпесом, который превратит мое тело в одну большую ходячую язву. На самом деле мне как-то полегчало. Не надо больше ждать. Присяжные вынесли решение.

— Ты правда думаешь, что это от Уэйда?

— Правда. Все почему-то считают, что я какая-то бездонная дырка, но с Уэйдом я оступилась первый раз за много лет. Было что-то такое в его глазах, взгляд, унаследованный от Теда, и этот Тед внутри Уэйда был таким обольстительным. Я могла бы рассуждать об этом всю ночь.

Они опять задремали. Дженет представила, как триллионы клеток мозгового вируса африканских обезьян снуют в ее венах, как пузырьки в отравленной содовой. Раньше я считала, что люди никогда не меняются, что они только все больше становятся сами собой. Теперь мне кажется, что люди только и делают, что меняются. Дженет подумала о своем распутном отце и о матери, которая не могла не знать все эти годы. Время стирает наши лучшие и худшие черти. Она подумала: как странно, что память стирается маленькими кусочками безотносительно к памяти в целом.

— О чем ты думаешь? — спросила Ники.

— О том случае в Лондоне, — ответила Дженет. — На Пикадилли. У меня не было часов, а мне нужно было знать время. Там был магазин «Ролекс», в витрине которого были выставлены сотни часов. Я решила, что они все идут одинаково с точностью до секунды. Но когда я посмотрела, то оказалось, что все они показывают абсолютно разное время, и на несколько секунд мне показалось, что я в Зазеркалье, где вообще нет времени. В дверь постучали.

— Что? — крикнула Ники.

Это горничная пришла постелить постели.

— Нет, спасибо, — снова крикнула Ники и, повернувшись к Дженет, спросила: — Когда Тед тебя больше всего разозлил?

— Ты не поверишь, — улыбнулась Дженет.

— Ничего, поверю.

— Мы были в садике перед домом и говорили, что нужно купить удобрение для азалий. Тед спросил, нет ли у меня салфетки, я сказала, что нет. Тогда он схватил один из моих прекрасных розовых пионов, лепестки у которых такие нежные, как детские веки, сорвал его, высморкался и бросил использованный цветок под секвойю.

Ники заржала.

— И ты еще смеешься! Наверное, я бы тоже могла посмотреть на это как на шутку, но вместо этого я не разговаривала с ним целую неделю. Я вообще часто выходила из себя. Я просто... не могла заставить себя разговаривать с человеком, который сделал то, что сделал он.

Обе еще полежали, уставясь в потолок. Потом Дженет сказала:

— Давай съездим к Кевину в больницу.

— Давай, — согласилась Ники, подумав.

Дженет никогда не везло с друзьями. Она всегда надеялась, что они с Тедом составят счастливую пару, как персонажи из песни, но Тед в ее жизни больше напоминал держащегося на расстоянии начальника, и ему быстро надоедали все домашние дела кроме тех, которые касались Сары. Единственным из детей, в котором она чувствовала друга и товарища, был Уэйд. Сара была ледышкой и, никогда не причиняя Дженет боли, в то же время никогда не согревала ей душу. А Брайан — Брайан всегда оставался ребенком. Даже когда он вырос и пытался покончить с собой, в глазах Дженет он оставался ребенком.

Когда Тед бросил ее, оставив дом в ее распоряжении, она думала, что сойдет с ума, в медицинском смысле, от скуки и одиночества. При этом удавалось сохранять бодрый вид — она это знала, — но дни ее превратились в поиски кого-нибудь, кого-то, с кем она могла бы завязать какие-то отношения: это были кассиры в магазинах, автомеханики, чистильщики ковров или приятели по курсам в клубе (кельтская каллиграфия, «Стройнеем вместе», «Вечная суть фэн-шуй», «Искусство общения», плетение кружев). В конце концов именно в интернете она смогла познакомиться с людьми, которые не обращались в бегство при виде ее умоляющего взгляда или выражения Навеки Всеми Брошенной Женщины. Люди из интернета не знали, что она питается исключительно сливочным сыром с английскими галетами или с какой одержимой нежностью разглаживает морщинки в уголках глаз.

После ранения, по крайней мере, последовал короткий и постыдно лестный всплеск внимания, который, впрочем, быстро иссяк. Но потом, когда ей поставили смертельный диагноз, к ней со всех сторон хлынули люди из на удивление широкого эмоционального и культурного среза. Обостренное восприятие смерти быстро разрушило многие из традиционных преград между нею и миром, и она обнаружила в себе талант к организации всяких тематических вечеров. Примерно через год после постановки диагноза Сара позвонила матери узнать, как у нее в последнее время дела. Дженет обнаружила, что впервые за долгое время у нее нашлось много чего порассказать. Она описала вчерашний ужин с товарищами по несчастью — каждый приносит свое угощение:

— Ну, был Махир. Ему двадцать лет, он перс, и его семья от него отреклась. Он принес фалафель. Потом был Макс, ему семьдесят один, заразился при переливании крови. До него дошли слухи о том, что его бывшие приятели из Легиона прослышали о его болезни, и теперь он переживает кризис на тему «О — Боже — зачем — я — загубил — свою — жизнь». У него просто золотое сердце, и он принес купленные два дня назад пончики. Еще была Шейла, моя ровесница, она лесбиянка, и ее любовница, с которой они жили восемнадцать лет, бросила ее, когда узнала, что у нее за болезнь. Вчера она обрилась наголо и была в отвратительном настроении. Она принесла американские слабительные чипсы, и мы все от души посмеялись. Еще был Уолли, наш «официально сочувствующий гомик». Он уговаривал всех после ужина поехать в центр и, стоя на углу, раздавать презервативы, но я еще до такого не дошла.