Книга Лугару - Ирина Лобусова

— И как? — заинтересовалась она.

— Холодный белый цвет. Блестящее. Серебро может быть с примесями, может чернеть, получать другой цвет — к примеру, желтоватый оттенок. Часто ювелиры дурят клиентов, подмешивая в изделия примеси. Человек думает, что покупает чистое серебро, белое и блестящее. А на самом деле от серебра там только оболочка, все остальное — примеси, например, свинец. Но изделие выглядит холодным, белым. Это и есть родирование. То, что я не нашел следов этой кислоты… Знаешь, о чем говорит?

— Мастер не дурит клиентов? — усмехнулась она.

— Мастер не работает с серебром! Это как раз и наталкивает на идею ограбления. Ради одного серебра никто не станет лезть в реактивы! А вот золото и платина — совсем другое дело. Может, этот ювелир и работал с серебром. Но серебро для него явно не приоритет.

— Понимаю… — Зина задумалась, — да, ты прав. Это наталкивает на вполне определенный след.

— Если мастер работает только по золоту, значит, это ювелир очень высокого класса и может перебирать клиентами. То есть много клиентов ему не нужно.

— Ну, это высосано из пальца, — отозвалась она с неким раздражением. — Есть люди, которые носят только серебро, и они достаточно состоятельные, чтобы заказывать изделия…

— Да я просто предположил, — пожал плечами Тарас, — кто знает, как там было на самом деле.

— Это все?

— Нет. Есть еще самая слабая кислота, и ожогов на коже она не оставляет. Это борная. Она применяется в качества флюса при плавке и пайке изделий из драгоценных металлов. Существует большое количество составов и рецептов их приготовления, но самым универсальным является флюс на основе буры и борной кислоты, он используется в работе со всеми драгоценными металлами. И если предположить, что наш вор первоначально полез в пробирку с борной кислотой и не получил никакого ожога, сунул пальцы словно в стакан с водой, то вполне понятно, почему он полез дальше и засунул свою руку уже в настоящую кислоту… Не чувствовал опасности!

— Какие кислоты ты нашел?

— Азотную, соляную, «царскую водку» и очень слабую концентрацию серной кислоты, меньше всего.

— Спасибо тебе! — вздохнула Крестовская.

— В общем, найдешь ограбленного ювелира — найдешь убийцу, — поставил точку в разговоре Тарас.

После этого они больше не говорили о делах. С новым аппетитом Тарас вернулся к еде, поглощая остаток пельменей и овощи, а Зина все обдумывала об его слова.

Ограбленный ювелир… Единственный человек, от которого она могла получить информацию, был Виктор Барг. Он точно мог знать, что произошло с кем-то из его коллег, такая информация моментально разнеслась бы в их среде. Зине было вполне понятно, почему этот ювелир не стал вызывать милицию и писать заявление — он не имел права брать работу на дом. Об этой краже органы не знают, о ней узнали только свои.

Виктор Барг… Когда Зина вышла из пельменной, ноги сами понесли ее на улицу Пастера. Она буквально летела по июльскому городу, не ощущая жары.

Пока шла, вспомнила очень важную вещь. В той комнате, где Виктор хотел делать ремонт, она разглядела нечто, напоминающее станок. Возможно, это был ювелирный станок. Но никаких пробирок на нем не было. Виктор сам признался ей, что работал дома. А раз так, то работали дома и все его коллеги.

К ее удивлению, лавочки перед воротами были пусты. Возможно, дворовые сплетницы попрятались от жары. А может, они вообще занимали свои места гораздо позже. Быстро пробежав двор, Зина поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка.

Было слышно, как в коридорах квартиры дребезжал мелодичный звонок. За дверью раздались шаги. Зина это отчетливо слышала. Это были сильные, уверенные мужские шаги, они приближались, у нее сладко замерло сердце. Неужели она успела влюбиться в Барга, если сердце ее так реагировало? Сложный вопрос…

Шаги стали слышны совсем близко. Зина нетерпеливо затарабанила в дверь костяшками пальцев…

Вот сейчас… сейчас Виктор откроет дверь! Шаги приблизились к двери вплотную. И вдруг замерли.

Ее просто поразила наступившая тишина. Она ничего не могла понять.

— Витя, открывай! Это я! — крикнула в дверь. — Да открой же…

Тишина. Никакой реакции. Виктор стоял за дверью — но не спешил открывать. В раздражении Зина снова нажала кнопку звонка. Снова — мелодичное дребезжание. Но теперь этот звук звучал для нее как-то болезненно.

Звук стих. Тишина. Затем — шорох, словно человек за дверью пошевелился, изменил положение тела, переступил с ноги на ногу — и снова замер. Замерла и она.

— Почему ты не открываешь? — грохнула Зина в дверь кулаком через мгновение. — Ты не хочешь меня видеть?

Из-за двери отчетливо послышалось взволнованное, хриплое дыхание. Кто-то по ту сторону дышал тяжело, с присвистом… Словно сдерживая что-то, пытаясь подавить какой-то звук.

И все рухнуло. Ощущение сладкого предвкушения вдруг сменилось животным ужасом. Это был тот самый ужас, который Зина уже испытывала в квартире той ужасной ночью. Ей стало настолько страшно, что она заледенела на месте. Стала медленно отступать от двери. Оттуда послышался хриплый всхлип…

Зина пулей слетела по лестнице, мгновенно пробежала двор, перескочила проезжую часть и остановилась напротив ворот, на противоположной стороне улицы. И едва не потеряла сознание: весело размахивая авоськой, в которой были покупки, шел… Барг. Это был Виктор собственной персоной! Судя по всему, ему было весело, он что-то мурлыкал себе под нос. Зину он ее не заметил, да и слава богу — эту встречу она бы не смогла выдержать. Развернувшись, Зина помчалась к себе домой.

ГЛАВА 12

Одесса, начало мая 1937 года.

Он лежал на полу каменного мешка без окон, спрятанного в толще стены, где единственным ориентиром времени были тяжелые шаги за кованой дверью. Этот ориентир появлялся только тогда, когда четкая картинка или ощущение доносили его до живого мозга. Солнечный луч на рассвете, томное золото заката, смена дня и ночи, холод утра, жара полдня — все это было время, которое можно было почувствовать и даже попытаться чего-то от него ждать. Важного или нет — не играло никакой роли.

Время жило в людских словах — злых, добрых, безразличных, завистливых, лживых, равнодушных, участливых, жестоких… Во всех них было время. Когда кто-то говорил много слов, их можно было попытаться сосчитать, и в этом тоже было время, и это создавало иллюзию жизни.

Но где можно было взять время в каменном мешке, где не существовало ни картинок, ни слов, ничего, кроме стонов от никогда не прекращающейся боли? Вот это он знал точно: в ней времени нет. Все очень просто: боль растворяет время. Уничтожает его, стирает с лица земли. И ничего не остается, только боль, похожая на волчий оскал. Постепенно боль заменяет время, и тогда происходит настоящий переворот, словно бы стирающий границы пространства. Но понять это было гораздо сложней, чем просто раствориться в этой боли, попытаться стать ее частью.