Книга США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев - Владимир Соловьев

Тут вдруг открылся классических очертаний кратер — не потухшего, а именно уснувшего вулкана, но весь смак от его внезапного появления пришлось отложить из-за очередной занятной истории Юджина. В прошлом году, ближе к зиме, когда туристов уже не было, один шутник на потеху набросал в кратер дымовых шашек, а потом поджег их с вертолета и стал ждать реакции своих земляков на проснувшийся вулкан. Да только напрасно — в упор не видели, пока он сам не обратил их внимание, что вулкан заработал. Эффект был замечательный, началась паника, половина Ситки в срочном порядке эвакуировалась из города кто куда.

Собственно, от его извержения — не в тот раз, а давным-давно — и возник вулканический остров Св. Лазарий с его фантастической флорой: морские звезды всех цветов и размеров, красноклювые паффины, на соседних — морские львы, тюлени, выдры, а по пути пускают мощные фонтаны киты. Чистая экзотика. И хоть меня раскачало на морских волнах, которые ударяли о дно катера, как здоровенные камни, а один узкий проход так и называется «между Сциллой и Харибдой», но от этого выхода в океан с опытным капитаном Дэви получил, может быть, даже больше удовольствия, чем от ножной прогулки с Хелен и Юджином по Rein Forest.

Всю дорогу Юджин говорил непрерывно. Настоящий рог изобилия — от индейских мифов до местных сплетен. Было бы неблагодарностью с моей стороны пенять ему за эту информационную атаку, гид и рассказчик он отменный, но я бы предпочел услышать все это в иной обстановке. Скажем, за вечерним столом с туземным закусоном — гигантскими крабами, семгой, палтусом, которые как-то привычней стало называть салмон и халибут (рыболовы вывозят их, переложенных сухим льдом, в огромных ящиках — сам видел в аэропорту). Помимо того, что рассказы Юджина отвлекли меня от Хелен, я не успевал оглядеться, а было на что и помимо подглядывающего за нами невидимого медведя. Здешний лес — сам по себе экзотика. Огромный, в пять обхватов, hemlock (по-русски — тсуга), свисающие с него лохмы мха, исполинский лопух с колючими и ядовитыми листьями, который зовется «копыто дьявола», серебристые ленты горных водопадов, косяки плывущей против течения к месту рождения себе на погибель семги — кишмя кишит, воды не видно. Видел бы этот круговорот природы Гераклит с его сияющей, сухой душой — придумал бы еще парочку афоризмов навсегда. Наконец, сами тропы, проложенные тлинкитами и заботливо укрепленные лесниками и экологами. К последним принадлежала по профессии Хелен, почему и оказалась в такой дали от родины. Иногда ей удавалось вставить словечко-другое про здешний лес. Я тоже разок пробился сквозь Юджина и, сославшись на Важу Пшавелу, назвал лежащие на вершинах тучи «мыслями гор».

— В таком случае аляскинские горы — сплошь философы, — мгновенно отреагировал Юджин. — Думают непрерывно, тучи с них не слазят.

Тропа иногда круто забирала в гору, и мои спутники вынуждены были приноравливаться к моему замедленному на подъемах шагу — не хватало дыхания. В конце концов я счел за благо под разными предлогами поотстать и, окруженный первозданной, как в мифе, природой, предался возвышенным и горестным размышлениям.

Не пора ли признать, что не только молодость, но жизнь прошла, потому что какая же это жизнь — старость, которая катит в глаза, хоть и нет иного способа жить долго, но зачем, спрашивается, жить долго? И почему ей надо к мысли обо мне как любовном партнере привыкнуть, когда нам ладно во всех других отношениях? Почему не в этом? Почему не попробовать? Разве это справедливо, что меня волнует ее юная плоть, а ей даже не представить такой тип отношений со мной? Почему я у нее только для души, а для тела ей нужен ебур-викинг, к которому она, изголодавшись, отправляется завтра в Джуно и зовет меня с собой? В качестве кого? Соглядатая их любовных игр? «В Джуно есть что поглядеть». Еще бы! Все, что мне остается, — это подглядывать. Свое я оттрубил. Черт, мы разминулись с ней во времени.

За отрыв от спутников и черные мысли я был вознагражден: прислонившись к стволу аляскинской сосны, стоял громадный белый, который я с превеликими трудами выковырял из земли — так он сопротивлялся, не желая покидать насиженное место. Немного перед ним было стыдно. Деревья — кедр, сосна, даже хемлок-тсуга — здесь огромные, высоченные, в несколько обхватов, а вершины теряются в облаках. Под стать им и найденный грибище. Мелькнуло — червивый, оказался — белоснежный, только в самом низу ножки, на стыке с землей, крошечные черные змейки, которых я аккуратно вытащил из гриба, лишив кормовой базы. Для справки: вкусовые качества у моего гаргантюа оказались похуже, чем у полевых белых, а тем более — боровиков, и суп вышел не такой ароматный. Как с рыбой: рыба-переросток теряет во вкусе. Но факт остается фактом: самый большой белый из когда-либо мною найденных. Это меня слегка утешило и смирило с реальностью.

Временно.

Вернувшись с этой четырехчасовой прогулки, Юджин отправился в галерею, а мы с Хелен заглянули в тотемный парк, где она, со ссылкой на Фрейда, Юнга и Леви-Стросса, объясняла мне магическую символику звериных образов на этих кедровых истуканах. В иное время внимал бы ей с бо́льшим интересом, особенно когда дело касалось либидоносного шельмы во́рона, а тот глядел на меня чуть ли не с каждого фаллического столба, но я так ухайдакался по дороге к Медвежьему озеру и обратно, что слушал вполуха и, придя домой, вырубился на целый час. К вечеру, отдохнув, пошел к Хелен (хохотунья-ирландка Айрис, как специально, была на ночном дежурстве в больнице), где и наблюдал несостоявшееся орлиное покушение на ее инфантильного кота, а потом утешал его плачущую хозяйку и с трудом сдерживал желание. А почему, черт побери, я должен сдерживаться?

Слегка поддатый, я отправился в тотем-парк, чтобы добрать то, что упустил днем, когда еле живой от усталости слушал мифологемные объяснения Хелен. Вместо этого испытал мстительную против русских злобу индейцев, но скорее, правда, мистического, чем материального порядка, хотя поди разбери. Не знаю, что бы произошло, если бы внял не страху, а зову приключений, который у меня в крови, но тут одержал верх инстинкт самосохранения.

Было уже поздно, дождило, ветрило, и прямо передо мной по тропе, заманивая, медленно, словно и не касаясь земли, двигался дюжий кот ярко-рыжего замеса. Ситка — городок небольшой, всех здешних котов я уже знал лично. А этот был чужак. Стоило мне остановиться, кот тоже останавливался и смотрел на меня странным, совсем не кошачьим взглядом. Ветер уже дул изо всей силы, сгибая деревья, дождь хлестал в лицо, а кот всё манил и манил меня дальше, глубже, в таинственную непоправимую тьму. И вдруг я почувствовал, что это враждебные мне как русскому духи околдовали сейчас тотемный парк, и в неизвестно откуда взявшегося рыжего кота вселился индейский трикстер, — я повернул обратно и бросился наутек.

Час спустя я уже жалел, что, струсив, драпанул, вспоминал почему-то Садко, Одиссея, Синдбада-морехода и прочих любителей приключений, которые пускались во все тяжкие, только бы расшевелить свою заскорузлую душу. Потом я узнал, что котяру взяли в соседний с парком дом — доброе, умное, внятное животное, хозяева в нем души не чают, трикстер его той же ночью покинул раз и навсегда. Но откуда этот кот взялся в Ситке, где все коты наперечет?