Книга Афродита из Корал-Бэй - Никки Логан

— Вам это действительно помогло? — еле слышно спросила она.

Рич искоса посмотрел на нее… посмотрел с отчаянием в глазах.

— Мне казалось, что помогло. И тут я приехал сюда. И встретил вас. Я увидел, что вам не нужно состязаться с жизнью, потому что вы просто живете и работаете. В вас это сочетается и приносит пользу. Подобно существам на рифе, о которых вы мне рассказали. Они разные, но живут вместе. Вы — хозяйка своей жизни.

— Я не хозяйка, Рич. Я живу здесь. Как умею.

— А я проработал всю жизнь, чтобы получить все самое лучшее в жизни. Я весьма умелый стратег, и я создал благоприятную окружающую меня обстановку, где все происходит исключительно по моей воле. И вдруг я узнаю, что вы получаете это естественно… и для этого надо просто быть самим собой.

— Рич…

— Мила, это не комплимент. Это объяснение того, что со мной произошло. Я вернулся в Перт и собрался на важное заседание в десять утра, и тут в меня словно молния ударила — я почувствовал, что больше не хочу быть Гранди.

— Кем же вы хотите быть?

Он сдвинул брови, потом складка на переносице разгладилась. Голубые глаза смотрели решительно.

— Я хочу быть Досоном.

Она ахнула.

— Тем Досоном, — продолжал Рич, — которого вы мне описали в первый день нашей встречи и о котором говорили с таким уважением. Как о части истории. Я хочу, чтобы все смотрели на меня как на человека, создавшего здесь что-то полезное, а не на того, кто… лишь получает отсюда прибыль. Я преобразую «Весткорпорейшн». Она станет соответствовать моим теперешним задачам, вернется к истокам. Что касается Уорду… У меня есть опыт, как сделать неприбыльное предприятие прибыльным. «Весткорпорейшн» начиналась именно так. Пора применить свои умения, как вы считаете? Увидите, на что я способен.

Мила уже представила Рича Досона, стоящего на веранде старого дома в усадьбе в широкополой шляпе с опущенными полями от утреннего солнца. Но себя на этой картинке она не видела. И хотя он произнес много слов, про нее он ничего не сказал.

«Все это теа culpa[16]», — пронеслось в голове.

— Если кто и способен это сделать, так это вы, — пробормотала она. — Рич, Нэнси гордилась бы вами.

— Я рад, что кто-то мог бы мною гордиться, потому что остальное мое окружение совершенно озадачено. Мне понадобится ваша помощь, Мила, — с сияющими глазами заявил он.

Ушная сера облепила ее всю. Мила понимала, что он не хотел быть жестоким, но то, о чем он просит… это слишком.

Пусть поищет кого-нибудь еще стать восторженной группой поддержки в его новой жизни.

— Я вам ни к чему, — с болью в сердце, но твердо ответила она. — Теперь вы знаете, что хотите сделать.

Рич смутился:

— Но ведь именно вы вдохновили меня.

— Я не муза, — сказала Мила, завязывая мокрые волосы в подобие хвостика. — И не ваша служащая.

— Нет. Конечно же нет. Это не то, что я…

Руки не слушались Милу, запах прокисших дрожжей был такой сильный, что заглушил даже боль в сердце.

— Для вас я диковинка, и моя причудливая жизнь, вероятно, кажется вам идиллической, особенно в свете ваших новых планов, но… я не обязана вам помогать лишь потому, что вы прозрели.

Рич нахмурился.

— Я утратил ваше доверие, — пробормотал он.

— Прошло девять недель! — Гнев и боль заставили ее выкрикнуть это. — И тут вы появляетесь, как гром среди ясного неба, и опять чего-то от меня хотите. Я вам настолько сильно понадобилась, что вы преследуете меня целых два километра под водой… — Она замолкла на полуслове. — Вы заплыли так глубоко? — запинаясь, выговорила она. — Ниже впадины…

Рич поморщился.

— Я старался об этом не думать.

— Вы поплыли в открытый океан, чтобы найти меня? Там акулы, киты и… и…

Запах скисших дрожжей полностью улетучился, освободив место сильному запаху ананаса.

«Любовь».

С этим она боролась с того дня, когда сидела, устроившись у него между ног на сиденье байдарки в заливе Ярди.

Никто никогда не подвергал себя опасности ради нее. Даже на малейшие неудобства никто не шел. Всю свою жизнь это она всегда испытывала неудобства, чтобы другим было спокойнее.

А Рич опустился в глубину океана и плыл рядом с китовой акулой… чтобы добраться до нее, до Милы Накано.

— Рич, почему вы здесь?

Да, он извинялся, у него наступило прозрение, но он так и не сказал ей, почему он вернулся в Корал-Бэй.

Рич не отводил глаз от ее лица, и ей стало неловко от своего вида: мокрая, с отметиной на лбу от подводной маски.

— У меня кое-что есть для вас, Мила. — Он взял еще одно полотенце и заботливо накинул ей на плечи. — Пойдемте.

Мила молча прошлепала за ним на камбуз. Там он подошел к полке около дивана, взял что-то и зажал в кулаке. Осторожным движением он положил руки ей на плечи и усадил на диван, а сам присел перед ней на корточки. Она смотрела на него, полуголого, вдохнула запах сладкой ваты.

— Мила, мне следовало не ждать девять недель. Но у меня заняло не один день, чтобы обдумать все ваши слова, чтобы все встало на место.

«Но не все же девять недель он размышлял…», — кольнуло ее.

— А потом я не захотел возвращаться к вам, пока у меня не будет чего-то реального, что я смогу вам предложить… разрешения на строительство научного центра, плана того, что показало бы, как сильно я… — Храбрость, кажется, подвела его в критический момент. Он медленно выдохнул и пробормотал: — Это сделать труднее, чем нырнуть в океан. — Поборов неуверенность, продолжил: — У меня нет пока что одобренного плана, чтобы показать вам, Мила, но будет через пару недель. Зато у меня есть это. — Он разжал плотно сжатый кулак — даже костяшки побелели, — на ладони лежал маленький шелковый кисет.

Мила, не отрываясь, смотрела на его ладонь. Привкус чего-то острого — от любопытства — примешался к вкусу ананаса и получился восхитительный коктейль.

— Что это?

— Подарок. Извинение. — Он протянул ей руку с кисетом. — Обещание.

От этого слова Мила замерла. А рука Рича слегка дрожала.

Дрожь проняла и Милу.

Кисет открылся, и оттуда выскользнуло тонкое ожерелье — цепочка белого золота с висящей…

— Это же ваш жемчуг? — вырвалось у нее.

Тот самый, из раковины. Тот, который она отдала ему на память о рифе. Маленькая неровная жемчужинка, не имевшая большой ценности. А сейчас она висела на изящной и тонкой, как паутинка, цепочке и казалась Миле абсолютно совершенной формы.