Книга Моя столь длинная дорога - Анри Труайя

Если образы Николая Озарёва и Софи целиком вымышлены, то все подробности восстания декабристов, их заключения в крепости, допроса их Николаем I полностью соответствуют исторической действительности. Жены многих осужденных декабристов, как и Софи, просили и добивались разрешения последовать на каторгу за своими мужьями. В большинстве своем это были женщины из высшего общества, которые, повинуясь исключительной, почти святой самоотверженности, жертвовали всем – богатством, семьей, общественным положением ради того, чтобы разделить с мужьями невзгоды каторги и ссылки. В романе Софи окружают реально существовавшие исторические лица: княгиня Трубецкая, княгиня Волконская, графиня Муравьева, Полина Анненкова…

Сейчас трудно даже вообразить себе медлительность, тяготы, препятствия, которые представляла в ту эпоху экспедиция в самую глубь Сибири. Для описания приключений Софи мне посчастливилось отыскать документы, содержащие точные сведения о расположении почтовых станций, о ценах на лошадей – обо всех условиях, ожидавших в дороге путешественников.

В четвертом томе – «Жены декабристов» – описывается жизнь заключенных и их жен на каторге в Чите. Здесь я бы мог усилить драматические ноты, преувеличивая ужасы заключения. Я предпочел сохранить верность свидетельствам, оставленным самими ссыльными. Из многочисленных и неоспоримых документов (письма, воспоминания, рисунки) следует, что хотя пребывание в Чите было, конечно, очень тяжелым и полным унижений, оно не шло ни в какое сравнение с жесточайшими испытаниями, которые пришлось пережить Достоевскому в Мертвом доме. Снисходительный комендант поселения генерал Лепарский старался всеми бывшими в его распоряжении средствами облегчить участь заключенных. Осаждаемый просьбами жен декабристов, он не мог устоять перед обаянием этих женщин и с каждым днем понемногу ослаблял каторжную дисциплину.

В романе «Софи, или Конец сражений», эпилоге этой романической сюиты, моя героиня, уже овдовевшая, принуждена в результате ряда интриг вернуться во Францию. Но здесь полиция Наполеона III преследует ее, как и полиция Николая I в России. К тому же Софи страдает от поэтических вымыслов, окружающих декабристов и их жен. Ни к чему, думает она, превращать в идолы поклонения тех, кто были живыми существами из плоти и крови со всем своим необыкновенным мужеством, но и со своими слабостями. Софи, однако, не считает себя вправе разрушить эти легенды, хотя они и раздражают ее. Еще более трудное испытание предстоит ей в 1854 году, когда Франция вступает в войну против России. Газеты обличают «кровожадного царя» и «развращенных бояр», театры ставят патриотические пьесы, завсегдатаи салонов высмеивают все, что исходит из «страны кнута». Софи, хотя и француженка в глубине души, с трудом переносит насмешки и брань в адрес русского народа, среди которого она столько выстрадала. Только после «конца сражений» может она вздохнуть свободно и вернуться в Россию. Здесь она опять живет среди крестьян и воскрешает свои горестные воспоминания.

По пенталогии «Свет праведных» был снят телесериал, рассчитанный на 14 часов эфирного времени. Разочарованный предыдущим кинематографическим опытом, я не без опасений дал согласие. Ведь очень редко роман не искажается при переносе на экран! На этот раз результат меня приятно удивил. Адаптация Жана Космо и Жана Шатене оказалась верной, режиссура Янника Андрэ выразительной, тонкой и поэтичной, исполнение не исказило образов героев, которые я создал в моей книге. Роль Софи великолепно исполнила Шанталь Нобель, роль Николая – пылкий и наивный Мишель Робб, роль его сестры – нежная Николь Жамэ, а роль его отца – массивный и волнующий Жорж Вильсон. Поистине, я и желать не мог лучших исполнителей. Одно меня огорчало: из-за соображений удобства фильм снимался в Австрии, а не в России. Тем не менее пейзажи, выбранные Янником Андрэ, были столь прекрасны, что я быстро смирился с этим отступлением от моей книги.

– Первый том пенталогии «Свет праведных» был опубликован в 1959 году и в этом же году вы были выбраны во Французскую академию. Как произошло это событие?

– Совсем просто. Во Французской академии у меня были друзья. Они убеждали меня выдвинуть свою кандидатуру на кресло, освободившееся после смерти Клода Фаррера. Они считали мои шансы очень серьезными. Я не колебался. Сын эмигрантов, я не имел права отказываться от чести, которую мне предлагали самые крупные писатели приютившей меня страны. Тем более что среди них были те, кто поддерживал меня в начале моей литературной деятельности: Мориак, Моруа… Думал я также и о радости родителей, если я буду избран. Какое утешение для них за все горести изгнания! Я обратился с письмом, в котором предлагал свою кандидатуру непременному секретарю академии Морису Женевуа, а затем стал наносить визиты академикам. Все эти господа принимали меня учтиво, более того – дружески. Конкурента у меня не было. Это очень облегчало мою совесть, ибо всегда мучительно соперничать с другим писателем. Выборы состоялись 21 мая 1959 года и не принесли неожиданностей. Я был избран абсолютным большинством голосов при двух против. Я узнал об итогах голосования по телефону, и, повесив трубку, несколько мгновений чувствовал себя таким же растерянным из-за той легкости, с которой все произошло, как и в день присуждения мне Гонкуровской премии. Правда, на этот раз я был к событию более подготовлен.

Нашу квартиру наводнили друзья, знакомые, журналисты, фотографы. Мои новые собратья один за другим приезжали поздравить меня. Среди гостей, толпившихся возле импровизированного буфета, я видел сияющую Гит, ошеломленных Минуш и моего сына Жана-Даниэля, брата, его жену, переходившую от группы к группе, но чаще всего мой взгляд обращался к родителям, таким старым и усталым. Отец, скрывая радость, отвечал, как мог, на поздравления какой-то незнакомой дамы. Его русский акцент, выделявшийся в гуле французских голосов, весьма меня забавлял. Я читал на его лице удивление, нежность, гордость. Он явно думал об удаче, не доставшейся ему в этой стране и благосклонной к его сыну. Моя мать, уже очень больная, посреди всей этой суматохи спокойно сидела в кресле, стараясь высоко держать голову. Когда я наклонился к ней, чтобы ее поцеловать, она сказала мне: «Хорошо, мой мальчик. Но теперь нужно идти дальше». Присутствовали также и мои друзья: Мишель Моруа, Жан Давре, Клод Мориак, Жан Бассан, Анри и Соланж Пуадено. Все было, как в день присуждения мне Гонкуровской премии. Только двадцать один год минул. Меня фотографировали, теснили со всех сторон, осаждали вопросами. Кто-то заметил, что в сорок восемь лет я самый молодой из академиков. Это вернуло меня к реальности: мысленно я оставался в 1938 году. И тут в двух шагах от себя я заметил Гит, сражавшуюся с репортером радио. Меня поразила естественность, с которой она держалась перед микрофоном. Она, никогда не выступавшая публично, отвечала на вопросы этого человека со спокойствием и простотой счастливой женщины.

Затем предстояло заняться костюмом и шпагой. Согласно традиции, шпагу новоизбранному преподносят его друзья. Образовали комитет для сбора необходимых средств. Жан Давре со свойственной ему увлеченностью придумал мотивы орнамента из драгоценных камней для украшения шпаги и заказал ее ювелиру. В рисунке эфеса соединялось несколько символов: двуглавый орел вызывал в памяти мои книги о России, красные маки на черном фоне – первый том «Света праведных», миниатюрный земной шар – трилогию «Пока стоит земля», созревшие хлебные колосья – цикл «Сев и жатва», вырванные из земли корни – роман «Чужие на земле», был и паук, ткавший в углу паутину, и венок из веток оливы, охранявший наш дом в Провансе. Число подписчиков росло с каждым днем, среди них было много армянских и русских имен, напоминавших мне о моем происхождении. Обе колонии устроили в мою честь приемы, чтобы выразить симпатии эмигрантов к тому из них, кто оказался на вершине успеха. Я понимал, что Франция в моем лице спокойно и великодушно признавала и чтила всех изгнанников.