Книга Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

После этого злополучного пира Гиркан отдалил от себя фарисеев и сблизился с саддукеями. Этим, однако, он вызвал неприязнь не только фарисеев, но и народа, который уже открыто обвинял Гиркана во всех мнимых и совершенных грехах, будь то вскрытие могилы Давида и похищение оттуда денег, формирование своего войска из чужестранцев и даже вовлечение в сообщество избранного Предвечным народа злейших врагов иудеев идумеян. Но что хуже всего, неприязнь эта, обрушившаяся на Гиркана, распространилась и на его сыновей.

6

После смерти Гиркана власть первосвященника унаследовал его старший сын Аристовул. Не обладая никакими достоинствами, кроме непомерно развитого честолюбия, он не удовлетворился доставшимся ему по наследству саном, а пожелал стать царем. Саддукеи поддержали его монархические устремления, и вскоре в Храме состоялся молебен, по завершении которого Аристовул-первосвященник возложил на голову Аристовула-царя усыпанную драгоценными камнями корону, специально изготовленную к этому дню. Мать, когда он вошел к ней, чтобы услышать из ее уст поздравления, сорвала с сына корону и отбросила ее, как если бы это был не драгоценный царский венец, а шутовской колпак, напяленный Аристовулом на себя потехи ради. Аристовул пришел в негодование и приказал заточить мать в темницу. «Запомни, сын, – сказала ему напоследок мать, когда ее, связанную, поволокли в подвал при дворце, – отныне твоим вечным спутником станет страх и тебе всюду будут мерещиться враги». Аристовул приказал не давать матери ни хлеба, ни воды. Спустя месяц он пожелал узнать, не раскаялась ли она в своем пророчестве, и отправился к ней. Но едва он сошел в темницу, как в нос ему ударил смердящий запах тления. Аристовул приказал принести побольше огня. Зрелище, открывшееся ему, было страшным: мать его – или то, что осталось от некогда блиставшей своей красотой женщины, – лежала на груде тряпья, руки и лицо ее были изъедены крысами, на Аристовула смотрел один оставшийся нетронутым глаз, и глаз этот был исполнен ненависти к сыну.

Мать оказалась права: Аристовулу стали всюду мерещиться враги. Он удалил от себя всех, кого считал близкими ему людьми и с мнением которых еще недавно считался, нанял огромное число телохранителей-арабов, которые ни на шаг не отдалялись от него, оставаясь рядом с ним даже в спальне, когда он укладывался спать. Государственными делами он не занимался, как не занимался и отражением внешней угрозы, поручив командование войсками своему младшему брату Антигону. Но и это не помогло ему избавиться от страха. Ему чудилось, что из-за каждого угла за ним пристально наблюдает круглый глаз матери, лишенный век, которые объели крысы, и глаз этот исполнен лютой ненависти. Аристовул хватал первый попавшийся под руку тяжелый предмет и бросал им в этот глаз, но всякий раз промахивался, а глаз все смотрел и смотрел на него, и ненависть в нем не только не уменьшалась, но увеличивалась.

Между тем обстановка в Иудее становились все хуже и хуже, все чаще здесь стали появляться лихие соседи, которые грабили и убивали мирное население. Аристовул окружил себя новыми людьми, выказывавшими ему свою безграничную преданность, и доверил им важнейшие государственные должности. Эти новые люди – такие же ничтожества, как сам Аристовул, – с каким-то лютым остервенением заботились лишь о собственном благе, а чтобы блага эти и впредь лились к ним широкой рекой, они всячески подогревали в Аристовуле страх за свою жизнь, который постепенно перерос в паранойю. Новоявленный царь Иудеи приказал заложить все двери и окна дворца камнями, самый дворец окружить тройным оцеплением, и попасть к нему можно было теперь лишь подземным ходом, ведущим от Стратоновой башни. Народ, возбуждаемый фарисеями, уже открыто обвинял Аристовула в незаконном присвоении власти, хотя это было не совсем так: должность первосвященника, унаследованная от покойного отца, досталась ему на законном основании, он лишь незаконно объявил себя царем, да и этот его каприз, повлекший за собой несоразмерно огромные для него неприятности, не содержал, в сущности, особого греха: должность первосвященника сама по себе предполагала абсолютную власть над народом, и ни один первосвященник, начиная с Аарона, не позволял никому из окружающих его людей диктовать ему свою волю.

7

С первыми победами, одержанными над врагами Антигоном, новые министры Аристовула стали внушать ему мысль, что победы эти понадобились его брату лишь затем, чтобы завоевать любовь народа и, опираясь на эту любовь, свергнуть с трона Аристовула и убить его. Аристовул не хотел верить наветам на брата, но круглый глаз матери, неотступно наблюдающий за ним отовсюду, подверждал слова министров. «Так оно и будет, Антигон убьет тебя», – читалось во взоре этого мертвого глаза. Вскоре Антигон, одержав очередную победу, вернулся в Иерусалим. Это возвращение совпало с праздником Кущей [71], и Антигон, которому сообщили о внезапной тяжкой болезни царствующего брата, намеревался отметить праздник обильным жертвоприношением и молитвой в Храме за скорейшее выздоровление Аристовула. Аристовулу тут же донесли, что Антигон вступил в Храм в полном вооружении и в сопровождении своих тяжеловооруженных воинов, откуда намерен проследовать во дворец, перебить всех царских телохранителей и министров, а затем убить Аристовула. Царь позеленел от страха и приказал передать брату, чтобы тот немедленно явился к нему один и без оружия. «А если Антигон ослушается твоего приказа и явится сюда вооруженный?» – спросили его. «Тогда убейте моего брата», – сказал Аристовул. К Антигону тотчас послали в Храм гонца с устным приказом: «Царь Аристовул желает видеть своего брата Антигона. Ему известно, что Антигон добыл себе в бою блестящие доспехи и дивной красоты меч, и потому просит брата явиться к нему в полном вооружении». Ничего не подозревающий Антигон надел на себя доспехи, прикрепил к поясу меч и поспешил к брату. Но поставленные в подземном переходе телохранители, едва увидев вооруженного Антигона, тут же пронзили его копьями. Когда министры пришли к Аристовулу, чтобы сообщить о смерти Антигона, осмелившегося ослушаться его приказа, Аристовул сидел за столом, выковыривая ножом из короны огромный рубин. «Ну, убит и убит, – равнодушно сказал он, выслушав сообщение министров. – Похороните его и положите с ним в гроб вот это». «Но ведь это рубин! – воскликнул один из министров. – Зачем ты вынул его из короны?» «Рубин? – удивился Аристовул, вертя в руке драгоценный камень. – Нет, это никакой не рубин. Разве вы не видите, что это глаз моей матери, и глаз этот залит кровью? Теперь я знаю, чья это кровь. Это кровь моего брата. Матушка должна успокоиться, соединившись с душой моего брата и своего сына, и больше никогда не посмеет являться ко мне и тревожить мою душу [72]».