Книга Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII-XV в. - Владимир Рудаков

***

Исследователи давно обратили внимание на то, что в основу поучений Серапиона Владимирского, не выходившего в данном случае за рамки распространенного в Средние века жанра проповеди, положено обличение людских пороков, наставление «духовного стада» на путь истинный, на путь спасения, который, в свою очередь, лежал в плоскости покаяния, очищения от грехов, духовного исправления[276].

Действительно, если опираться на оценки, данные самим Серапионом, духовная ситуация, сложившаяся в современной ему Руси, была просто катастрофической. Судя по всему, мнение Серапиона разделяли и многие другие деятели церкви того периода. Показательно, что собор, поставивший Серапиона на владимирскую епископскую кафедру, принял знаменитые Правила митрополита Кирилла, направленные как раз на обличение и исправление пороков, распространившихся внутри самой церковной организации. Кроме того, вероятно, в это же время было создано близкое по тематике «Слово на собор архистратига Михаила Кирилла-философа»[277]. Обличительный пафос Правил и «Слова на собор…» настолько близок по духу «Поучениям» Серапиона, настолько сильны текстуальные параллели между этими произведениями, что подчас создается впечатление об их принадлежности одному и тому же автору[278].

В «Поучениях» Серапиона Владимирского одной из ключевых является идея о порочности общества и человека. Серапион очень подробно перечисляет «грехи» христианские. Обращаясь к пастве, он призывает людей «отступить» от «скверныхъ и немилостивыхъ судов», от «криваго резоимьства и всякого грабленья, татбы, разбоя и нечистаго прелюбодеиства, отлучающа от Бога, сквернословья», от «лже, клеветы, клятвы и поклепа, иныхъ делъ сотониных»[279]. В другом поучении пастырь призывает христиан отказаться от «разбоя, грабленья, пьянства, прелюбодейства, скупости, лихвы, обиды, татбы, лжива послушьства, гнева, ярости, злопоминанья, лжи, клеветы, резоиманья»[280]. Его обличения касаются также сохранившихся в обществе языческих пережитков — «еще поганьскаго обычая держитесь»: «волхвамъ веру имете и пожагаете огнемъ неповинныя человеки»[281], вместо справедливого судебного процесса с участием «послухов» используют испытания водой, нарушая тем самым «правила божественные» («оставльше послушьство боготвореннаго человека, идосте къ бездушну естьству к воде»)[282] и т. д.

По мнению Е. В. Петухова, «ошибочно было бы думать, что перечисление (грехов. — В. Р.) есть независимый результат личной наблюдательности нашего проповедника». Исследователь справедливо отметил, что «схема этого перечисления имелась в русской поучительной литературе с самого начала ее существования», перейдя на Русь из Византии, где сформировалась «из более общего источника — Священного Писания»[283]. Е. В. Петухов указал примеры византийских, древнерусских, западноевропейских проповедей, построенных в своей основе на обличении тех же грехов, о которых пишет и Серапион[284]. Однако вряд ли можно полностью согласиться с исследователями, полагавшими, что в сочинениях Серапиона «обличение грехов и призывы покаяться вытекали из догмата о человеческом несовершенстве»[285].

Среди страдающих от «кар Господних», в том числе и от нашествия «языкъ», Серапион выделяет «реально грешных» и тех, кто несет наказание, будучи «праведными» христианами. Проповедник успокаивает «праведных» — судьба их в «будущем веке» будет отлична от судьбы «грешников»: «мнози бо межи вами Богу истиньно работають, но на сем свете равно со грешьникь от Бога казними суть, да светлеиших от Господа венець сподобяться, грешьником же болшее мучение, яко праведници казними быша за их безаконье»[286].

На наш взгляд, страстные обличения Серапионом мирских пороков не являлись всего лишь «дежурными» заклинаниями пастыря перед погрязшей в прегрешениях паствой. Обратить особое внимание современников на существующие в обществе «нестроения» Серапиона заставило событие неординарного свойства — событие, видимо, выполнявшее важную знаковую функцию в системе духовных координат того времени. Таковым, несомненно, являлось нашествие монголо-татар и последовавшее затем пленение ими Русской земли. Именно в контексте случившегося несчастья — нашествия «поганых» — анализирует специфику сложившейся на Руси духовной ситуации Серапион Владимирский.

При незначительной сохранности источников, современных рассматриваемому периоду, довольно трудно объяснить, почему именно в 70-е годы XIII века, т. е. спустя четыре десятилетия после Батыева нашествия, в церкви начинается мощное духовное движение, направленное на серьезное осмысление причин монголо-татарских завоеваний. (Оспаривать существование такого движения вряд ли возможно: на это указывает и факт созванного во Владимире церковного собора, и характер принятых на нем решений, и пафос поучений Серапиона, и целый ряд сходных идей, высказанных в других дошедших до нас памятниках той эпохи.)

Возможно, ключ к разрешению данной проблемы лежит в самих текстах Серапиона. Исследователи давно обратили внимание на то, что во втором поучении владимирского епископа есть указание на срок, прошедший от нашествия татар до произнесения самой проповеди. «Се уже к 40 лет приближаеть томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престануть, глади, морове животъ нашихъ, и в сласть хлеба своего изъести не можемь, и въздыхание наше и печаль сушать кости наша», — констатирует епископ[287].

Стоит признать, что традиционно данное указание использовалось исследователями только с сугубо прагматической точки зрения. По их мнению, оно вроде бы позволяло путем нехитрых вычислений датировать второе «Поучение» (в зависимости от момента, с которого начинали отсчет изучавшие памятник ученые, — от битвы на Калке или от нашествия Батыя — получалось, что Серапион произнес проповедь в промежуток времени от 1260-х годов до 1275 года[288]).