Книга Личная жизнь Петра Великого - Елена Майорова

Вместо этого ей приходилось выступать в качестве официальной метрессы государя, участвовать в «утехах непотребных» и общаться с его буйными любимцами. Со многими у нее сложились добрые отношения, она была милой женщиной, ее находили красивой и приятной. Зато Меншиков ее не любил. Может быть, он завидовал возрастающему влиянию Анны на царя, может быть, просто ревновал: он тоже пользовался расположением Петра.

Анна настаивала, чтобы вместе с ней приглашалась ее мать Матрена Ефимовна, и тем самым сохраняла определенную респектабельность даже при всех бесчинствах петровского застолья.

Фаворитка особенно нравилась иностранцам, привыкшим, что многие дела в Европе решаются через женщин. Кроме того, немецкий был ее родным языком, поэтому к ней тяготели «цесарцы» и представители мелких германских княжеств.

В окружении Петра Анна встретила саксонского посла Ф. Кениг-сека. Он полностью соответствовал ее идеалу мужчины. Изящный и ловкий, всегда нарядно и по моде одетый, саксонец излучал доброжелательство и был очарователен в общении. Его беседа отличалась занимательностью, манеры были безукоризненны. Почтительное внимание Кенигсека к Анне разительно отличалось от грубовато-собственнического обращения Петра. Разумеется, Кенигсек не был простаком, иначе не был бы и дипломатом, и понимал опасность романа с официальной возлюбленной царя. Неясно, на что он надеялся: то ли на то, что царь выдаст Анну замуж, как было принято поступать с отставными любовницами при европейских дворах, или что все как-нибудь само собой утрясется. Пока же тайная и опасная любовная интрига с прелестной женщиной глубоко его захватила.

А как же Петр? Любила ли его Анна? И каков был человек, которого она должна была любить? Внешне это был худощавый мужчина очень высокого роста — два метра восемь сантиметров, отнюдь не богатырского телосложения (не более современного 48-го размера), с узкими плечами, сильными грубыми руками и весьма маленькими для его роста ступнями 39-го размера. Фигуру Петра несколько портили тонкие ноги, но в целом в молодости он был достаточно пропорционален. По воспоминаниям видевших его, «волосы у него были густые, короткие, темно-каштанового цвета, глаза большие, черные, с длинными ресницами, рот хорошей формы, но нижняя губа немного испорченная; выражение лица прекрасное, с первого взгляда внушающее уважение». Очень рано у него стала трястись голова, и на красивом круглом лице в минуты раздумья или душевного волнения появлялись безобразившие его судороги. Непривычка следить за собой и сдерживать себя сообщала его большим блуждающим глазам резкое, иногда даже дикое выражение, вызывавшее невольную дрожь в слабонервном человеке.

Ранний период жизни Петра отображен на портрете, написанном в 1698 году в Англии по желанию короля Вильгельма III живописцем Кнеллером[17]. На нем двадцатипятилетний Петр с длинными вьющимися волосами весело смотрит на зрителя своими круглыми глазами. Несмотря на некоторую слащавость портрета, художнику удалось поймать неуловимую веселость, даже насмешливость выражения лица царя, напоминающую сохранившийся портрет бабушки Стрешневой.

Его подвижность, торопливость, потребность в перемене мест, в быстрой смене впечатлений делали его неудобным в общежитии. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка при понятном размере его шага была такова, что спутники с трудом поспевали за ним вприпрыжку. Ему трудно было усидеть на месте: на продолжительных пирах он часто вскакивал со стула и выбегал в другую комнату, чтобы размяться. Эта подвижность особенно в молодые годы делала его большим охотником до танцев. Он был привычным и веселым гостем на домашних праздниках вельмож, купцов, мастеров. Много и недурно танцевал, хотя и не обучался танцам, а «перенимал» это искусство на вечерах у Лефорта.

Анна рассчитывала на необременительную связь, которая позволит ей возвыситься и обогатиться, но с ужасом осознавала, что попала в жестокий капкан царской любви.

«Всешутейский собор»

В первой половине 1690-х годов, после кончины царицы Натальи Кирилловны, Петр почувствовал себя вправе делать все, что хочется. Раньше он все-таки ограничивал свои хотения, не желая огорчать мать, теперь же никаких сдержек не существовало. Со смертью матери, все же связывающей царя до некоторой степени с благочестивыми обычаями и преданиями старины, Петр окончательно освободился от требований придворного обихода. При дворе Петра постепенно стал складываться новый чин с иными обрядами и действами, не связанными со стариной.

Одним из его первых нововведений было создание «сумасброднейшего, всешутейского, всепьянейшего собора». Идея собора разрабатывалась в мельчайших подробностях в окружении Петра и при его постоянном участии.

Аналогов этому учреждению не было не то что в русской, но и во всей европейской истории.

На первых порах собор и потешные были тесно связаны между собой. В заседаниях обоих учреждений участвовали те же лица. Шансов быть зачисленным в «собор» было тем больше, чем безобразнее выглядел принимаемый. Чести быть принятым во «всешутейский собор» удостаивались пьяницы и обжоры, шуты и дураки, составлявшие коллегию с иерархией чинов от патриарха до дьяконов включительно. Петр в этой иерархии занимал чин протодьякона и, как отмечали современники, «отправлял должность на их собраниях с таким усердием, как будто это было совсем не в шутку».

Самый высший чин князя-папы первым носил Матвей Нарышкин, прозванный «Милака», по отзыву Куракина, «муж глупый, старый и пьяный». Другие авторы называют Матвея Филимоновича Нарышкина, двоюродного деда Петра по матери, деятельным сторонником в его борьбе за власть, участником подавления стрелецких восстаний.

Затем на четверть века титул князя-папы перешел к наставнику Петра, Никите Зотову, который заслужил его умением пить много, охотно и в любое время. Петр придумал ему прозвище «всешутейский отец Иоаникита, пресбургский, кокуйский и всеяузский патриарх».

Этот человек сыграл большую роль в жизни Петра и заслуживает отдельного описания.

Он обладал определенными дипломатическими способностями, очень пригодившимися на первых порах молодому правителю. Зотов сопровождал Петра в обоих Азовских походах, причем состоял у посольских дел, и за удачную службу получил по их окончании высокую награду, хотя лишних трат царь не допускал. Бывший учитель был при Петре и в Воронеже, где спешно создавался русский флот.

В 1701 году учреждение Ближней канцелярии Петра окончательно определило положение Зотова: он стал думным дворянином, «печатником», или иначе — «ближним советником и Ближней канцелярии генерал-президентом». Среди своих многочисленных обязанностей он успел дать сыновьям хорошее европейское образование: старший учился в Англии, младший — во Франции. В это время Никита Моисеевич начал скупать один за другим самые богатые дворы в Москве; одновременно такие же покупки совершал и его старший сын, стольник Василий Никитич.

Наверное, к более раннему времени относится портрет Никиты Зотова: простой, опушенный мехом кафтан, сжимающая книгу рука, легкий поворот к собеседнику, моложавое лицо с усами и бородой, умные живые глаза, готовые сложиться в усмешку губы. Подписан портрет «Никита Моисеевич Зотов, наставник Петра Великого».