Книга Аттила - Эрик Дешодт

Что делать с этими животными? Гнать их вперед, дальше вперед, не давать роздыху, подстраиваться под их атавистическое стремление к тупому разрушению, но до каких пределов? Какую империю можно построить и укрепить с такими дикарями, глухими к доводам рассудка? Рабами своих инстинктов. Его охватило чувство страшной уязвимости.

Его воинству, опьяненному вином и кровью, потребовалось два дня, чтобы проспаться. Трезвым военачальникам с большим трудом удавалось находить часовых для охраны баллист, катапульт и их товарищей, изнуренных ими же устроенной резней.

Куда теперь, после всего этого? В Реймс.

Когорты Ореста гордо обошли этот город. В образцовом порядке они переправились через Маас и Эн, преодолели ущелья Аргонна, оставив там усиленную охрану, подошли к Лану[43], уничтожив по пути две франкские группировки, с трудом захватили этот город и не оставили в нем ни одной живой души, но так приказал Орест.

Избиение прошло дисциплинированно, добычу поделили в строжайшем порядке. Потом Орест велел поджечь город. После Лана настал черед Сен-Кантена, наконец он отправился к Реймсу, где должен был встретиться с Аттилой.

Реймс был плохо укреплен. Епископ Никазий решил не сопротивляться. Он торжественно вышел из города навстречу Бичу Божьему. Во имя Всемогущего Господа молил императора гуннов пощадить город, предложив себя в заложники. Некогда Цезарь пощадил Реймс, напомнил он Аттиле, подозревая, что это имя знакомо его собеседнику, что тот, возможно, питает к нему уважение, с каким крупные хищники порой относятся друг к другу, и ему может прийти в голову последовать его примеру.

Аттила выслушал его как будто со вниманием, склонившись к шее своего коня. Никазий всё говорил, но тут один воин растолкал окружавших его священников и отрубил ему голову. После убийства дикая орда ринулась в город. Вскоре от Реймса осталась одна зола. Аттила даже не вошел в него. Чуть отодвинулся в сторонку со своей охраной из-за жара. Неизвестно, наказал ли он убийцу епископа.

Во второй раз за несколько дней император гуннов не сладил со своей армией.

Подробности этих рассказов проверить нельзя. Они представляют Аттилу человеком, который плывет по течению, а не вождем. Какой-то рядовой принимает решение о захвате города и — почему бы нет? — об исходе всей кампании. Какой же после этого Аттила император?

Нужно было вернуть себе инициативу. Он отвел свою армию на запад от Эперне и выступил перед ней с речью на тему порядка. Запреты сыпались один за другим: запрещается выходить из рядов во время переходов, запрещается заниматься мародерством, запрещается грабить, запрещается нападать на малейший хутор без его приказа, запрещается насиловать и убивать без приказа.

Вопросами снабжения поручили заниматься специальному подразделению фуражиров, которые будут действовать убеждением (силой отбирать ничего нельзя) и под командованием Эслы.

За соблюдением запретов будет следить особая полиция под командованием Берика. Берик был зверь, известный вплоть до Аральского моря. Он никогда не испытывал сомнений, Аттила был его богом. Орды вздохнули и подчинились. Аттила перевел дух: он всё еще император.

Усмиренная таким образом армия промаршировала мимо Шалона-на-Марне, потом мимо Труа. Жители обоих городов в изумлении смотрели, как она удаляется в сторону Бар-на-Обе, даже не взглянув в их сторону. Именно там предстояло соединиться с Онегесием и Орестом.

Военный совет. Аттила прежде предоставил слово Оресту. Выслушал его без комментариев, в свою очередь рассказал о своем походе, предоставив Эдекону описать и проанализировать действие артиллерии, творившей чудеса под Мецем. Потом перешел к главному вопросу: невыносимое, неприемлемое, недопустимое поведение его войск… Он признал, что не справился с командованием. Невозможно навязать хоть малейшую дисциплину и избежать ненужных эксцессов.

Стереть с лица земли Мец, не согласившийся на предложение сдаться, — да, в назидание другим; но не таким образом. Эта бойня была величайшей ошибкой. Под Реймсом была допущена еще худшая ошибка: Реймс предложил сдаться сам, не дожидаясь предложения. Теперь все знают, что с гуннами без толку говорить. Вместо того чтобы ослабнуть, как и положено перед лицом террора, сопротивление только усилится. Отныне противник будет действовать с упорством отчаяния.

Дисциплина архиважна. Нужно навести ее и соблюдать. Приближаются римские легионы. Что они станут делать с когортами, маневрирующими, как один человек?

Помощники с ним согласились. Больше порядка. Больше — не то слово, поправил их Аттила. «Больше» не получится, потому что порядка нет совсем. Помощники снова с ним согласились. Потом заговорил Орест. Еще не всё потеряно. Гунны умеют и повиноваться. Его же послушали. Под Ланом, например.

В Лане резня началась только по его приказу. После методичного уничтожения населения добычу тщательно рассортировали и поделили по всем правилам. Пожар устроили по его распоряжению. Никто не бросал факелов без его дозволения.

Онегесий вовсе не проникся самодовольством Ореста. Он поступил не лучше, а хуже. Как это хуже? — вскинулся Орест. Да, гораздо хуже. Почему? Орест путает «пряник» и дисциплину, дисциплину и лицемерие. Его люди ждали его приказов, зная, что он их отдаст. Ожидание вознаграждения — дополнительное наслаждение. После травли свора собак сдерживается в ожидании раздачи добычи. Дисциплина, которую он якобы установил, — чистейшей воды комедия, как и его приказы.

Атмосфера в азиатском штабе накалилась до предела, а Аттила молчал.

Согласно некоторым историкам, Скотта сотворил чудо. Он похвалил всех: Ореста, Онегесия, Берика, сотню других, их людей и лошадей, и тем более Аттилу, и предложил поднять тост за победы гуннов — прошлые, нынешние и будущие.

Париж

«Nach Paris!»[44] Крик немецких солдат кайзера Вильгельма II, еще в остроконечных касках, в августе 1914-го, до битвы на Марне и 15 веков спустя после завоеваний великого Аттилы, был не громче воплей гуннов на стерне шампанских полей, когда наконец-то был отдан приказ идти на Лютецию.

Можно подумать, что невежественные и неграмотные всадники-монголоиды, составлявшие ударную силу его войска (сила есть — ума не надо), угадали, какая судьба уготована этому бесформенному поселку, только-только перебравшемуся с центрального острова на оба берега Сены. Париж стал Парижем совсем недавно. Еще несколько лет назад его чаще называли Лютецией[45]. Как бы то ни было, перед глазами азиатских лучников предстал именно Париж. Они обосновались вдали от крепостных валов в будущих пригородах. Незаметные, вездесущие.