Книга Жанна Д'Арк. Святая или грешница? - Вадим Эрлихман

— Но я не знаю, о чем вы хотите меня спрашивать. Может быть, вы меня спросите о том, чего я не смогу вам сказать.

— Поклянитесь, что будете говорить правду обо всем, что относится, по вашему разумению, к религии.

— Я охотно поклянусь говорить правду об отце, матери, о том, что я делала с тех пор, как отправилась во Францию.

Но об откровениях, которые я получала от Господа, я не говорила никогда и никому, кроме моего короля Карла, и не скажу ни слова, пусть мне даже за это отрубят голову.

Епископ попытался настоять на своем, но Жанна была непреклонна. Не желая тянуть время, он согласился на то, что она даст только те показания, которые сочтет нужными. По установленным правилам ее спросили об имени, месте рождения, родителях, возрасте — она отвечала охотно, хотя не всегда точно. Подошли к пункту о молитвах, которые она знает.

— Мать научила меня читать "Отче наш", "Богородице Дево, радуйся" и "Верую".

— Прочтите "Отче наш".

— Выслушайте меня на исповеди, и я охотно прочту.

Повторные требования епископа оказались бесполезны — без исповеди Жанна отказалась читать молитвы. По залу прошел шум: все знали, что ведьмы не могут читать молитв, и если подсудимая отказывается это сделать, то она… Дева, конечно, знала, что вредит себе в глазах суда, но она не привыкла молиться напоказ, к тому же считала нужным показать свою независимость, четко обозначив границы, за которые переходить не собирается. Это продемонстрировал и следующий вопрос: согласна ли она поклясться не покидать без разрешения тюремную камеру? Она вновь отказалась — клясться она не будет, поскольку при любой возможности убежит и будет вновь бороться против англичан. По рядам снова пробежал шепот, на этот раз скорее одобрительный — многие из судей, служа заносчивым завоевателям, втайне не любили их.

На этом заседание закончилось, и Жанну отвели обратно в камеру. С тех пор суд заседал каждые день-два уже на второй допрос Кошон велел не пускать зрителей, которые будто бы мешали работать. На самом деле он боялся, что смелое поведение девушки и ее находчивые ответы станут известны горожанам и вызовут их симпатию. Будь его воля, он убрал бы из зала и асессоров, многие из которых смотрели на девушку с сочувствием. Другие, впрочем, были твердо намерены выполнить хорошо известный им политический заказ — как можно скорее довести дело до осуждения. Таким епископ доверял вести вместо него заседания суда, когда он отправлялся в Париж на совещание с Бедфордом и кардиналом Винчестерским. Это было нарушением правил судопроизводства, по которым судья при рассмотрении важных дел обязан был каждый раз лично допрашивать подсудимых. После таких заседаний секретарь делал выписки (экстракты) из показаний Жанны, которые Кошон внимательно прочитывал, выстраивая на их основе линию обвинения.

3 марта состоялся последний публичный допрос, после чего епископ велел перенести дальнейшие допросы в камеру Девы и проводить их в узком составе: председатель суда, инквизитор, обвинитель, следователь, секретари и несколько доверенных асессоров. Тайные допросы продолжались неделю, с 10 по 17 марта, и проводились ускоренными темпами — иногда по несколько раз в день. После их окончания секретари составили сводный протокол, который зачитали Жанне, добившись от нее подтверждения верности записанного. На этом первая стадия процесса была закончена.

Как уже говорилось, протоколы допросов сохранились и были позже изданы. Делались они так: во время заседаний суда секретари Маншон и Буагийом делали беглые записи, которые вечером расшифровывались и переписывались набело в присутствии нескольких асессоров, которые могли подсказать забытые детали. Иногда текст все же оставался неясным, тогда на полях ставили особый знак, чтобы на другой день заново спросить об этом Жанну. Записывались не все ответы и заявления подсудимой, но лишь те, что имели, по мнению судей, непосредственное отношение к существу дела. Но и они могли быть искажены, на чем прямо настаивал Кошон; об этом говорил секретарь суда на оправдательном процессе: "Они велели мне по-латыни употреблять другие термины, чтобы исказить смысл ее слов и написать совсем не то, что я слышал". Судьи часто общались между собой на латыни, чтобы подсудимая их не понимала. То, что она не умела читать, тоже было на руку обвинителям, хотя обычно ей в конце допроса зачитывали показания, чтобы получить подтверждение их правильности. Она не раз возмущалась искажением сказанного ею и однажды даже воскликнула: "Если вы позволите себе еще раз так ошибиться, я надеру вам уши!"

Секретарь Гийом Маншон позже говорил: "Жанну утомляли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных каверзных вопросов, ее допрашивали после полудня еще в течение двух-трех часов. Не переставали менять сюжет и переходить от одного вопроса к другому. Несмотря на эти резкие переходы, Жанна отвечала осмотрительно. У нее была великолепная память. "Я уже отвечала вам на это, — говорила она очень часто и добавляла, указывая на меня: Я полагаюсь в этом на секретаря"".

Эти показания дополняет помощник инквизитора Изамбар де ла Пьер, который присутствовал почти на всех допросах: "Жанна была молоденькой девушкой — девятнадцати лет или около того, — необразованной, но наделенной светлым разумом. И эту бедную девушку подвергали таким труднейшим, тонким и хитроумным допросам, что ученые клирики и образованные люди, которые там присутствовали, с великим трудом смогли бы дать на это ответ. Так перешептывались между собой многие присутствующие. Очень часто, даже когда ее спрашивали о предметах, в которых она была совершенно невежественна, Жанне случалось находить правильные ответы, как это можно видеть по протоколу, составленному с точностью секретарем Маншоном. Среди многочисленных речей Жанны на процессе я отметил бы те, в которых она говорила о королевстве и войне. Она казалась тогда вдохновленной Святым Духом. Но, говоря лично о себе, она многое придумывала. Все же я не думаю, что нужно было осудить ее за это, как еретичку. Иногда допрос Жанны длился три часа утром и возобновлялся после полудня. Так, я часто слышал, как Жанна жаловалась, что ей задают слишком много вопросов".

Вопросов было не просто слишком много: они задавались непрерывно, по самым разным предметам, иногда несколькими людьми одновременно. Жанна была вынуждена просить; "Господа, пожалуйста, не говорите все сразу, я вас не слышу". Этот хаос хорошо виден и протоколах — например, в записях второго дня допросов, когда ее спросили о словах, сказанных ей Робером де Бодри куром при отъезде из Вокулера. Маншон прилежно записал ее ответ: "Показала, что названный де Бодрикур расстался с ней, говоря: "Езжай, и будь что будет"". Далее ее без всякого перехода спросили о герцоге Орлеанском, потом о том, зачем она надела мужское платье: "Далее показала, что ей было необходимо переменить свое платье на мужской костюм". За этим следует: "Спрошенная, какое письмо послала она англичанам и что это письмо содержало, ответила, что она писала англичанам, стоявшим под Орлеаном, что им следует оттуда убраться". И это не исключение: в таком стиле проходили все допросы Жанны с начала и до конца.