Книга Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа. 1935-1936 - Иван Чистяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неужели живут люди на воле? Хотя и дорогой ценой, а завоюю свободу. Будет меня какой-нибудь групповод политграмоте учить. Смех. Ха Ха Ха.
Забота о нас проскальзывает всюду. Ну, хотя бы в столовой. Относятся пренебрежительно. Если начнешь спрашивать что-либо, тогда пропал совсем. Не подадут час или больше. Не только выбора блюд, а даже двух нет. Сегодня пилав, рис засушен. Можешь ли, хочешь ли есть, твое дело. Хочешь бери, хочешь нет. О белом хлебе можешь подумать. Кто же должен позаботиться? Оказывается некому. Работники столовой не заинтересованы, поэтому ничего и нет. Нет даже коммерческих товаров. Если ты не наелся одной порцией, то другой не дадут. Может быть, вы хотите мороженого или клюквенного напитка? Да что вы? С ума сошли! Насчет очереди тоже благополучно, простоишь час или больше, потому что время твоего отдыха ты можешь сам использовать как хочешь и куда хочешь.
Таким служить можно и надо:
— Приехал я, 2,000 привез. Вся деревня прибежала. Девчата. Я сразу 3 четверти водки на стол. Бабы на меня смотрят, а я на них ни-ни. Хожу на другой день по полю, руки в карман, кто не видал, спрашивает: «Что это?» Комиссар чтоль из полит. отдела? А я пройду как директор. Каждый день в доску. Подумал я остаться в деревне, но что делать? Грошей не заработать, в земле ковыряться! Нет, поеду. И вот я здесь.
А штаб, смотрю, заседает, решают, постановляют, делают выводы, будут объявлять образцовую работу кой-кого или «отдавать под суд». Николенко подъезжает ко мне: как со службой? Отвечаю: прямо до Октября, а там мотаю или под суд.
Как все же я привык к мысли, что пойду под суд. Ночью побег из 3-й части. Дали вести Горячеву 10 чел. в ИЗО. Темно, ну и мотают. Кругом дома, стрелять нельзя. Не бьют, боятся получить срок.
Погода мерзкая. 1–2 дня тепло, а 5–6 дней дождь, курорт Д. В. К.
Чувства, настроения и т. д. притупились, оставив одно преступное. Иногда вспыхнет огонек жизни, но никто здесь не может раздуть огонька в пожар и направить мысли в ту или иную сторону. Все это превращает человека в бесплотное существо. Но чувства все же заявляют о своем существовании и требуют себе нормальной пищи. Хочется сравнить охрану так: монастырь это или гроб? Пожалуй, все вместе. Монастырь потому, что ничего культурно-советского, а гроб потому, что человек потихоньку умирает, а с ним вся жизнь, кроме побегов. Но у меня кровь еще пульсирует, а с ней мысли роятся быстро, то, нахлынув общим потоком и перебивая друг друга, лезут, лезут в сознание беспорядочными толпами, то примут определенный ход, и начинается спокойное обдумывание положения. Прежняя жизнь становится исторической, как бы чужой.
Так постепенно уходит в вечность день за днем, и внутренний мир становится как бы на точке замерзания. Начинаешь верить, что могут довести тебя до бесстрастия. И все-таки что ни день, то к свободе ближе. Только через какой путь? Путь крушений, тоски и гнева. Путь еще большего ничтожества и унижения человека. Но иногда вступает в силу холодный анализ, и многое за недостатком горючего потухает. В истории всегда были тюрьмы и почему же, ха ха ха, не должен в них сидеть я, а только другие. Эта лагерная жизнь необходима для некоторых исторических условий, ну, значит, и для меня. И с течением времени воспоминания о другой жизни, которую ведут все люди за исключением лагерников или меня, в будущем не будут причинять боли. Можно будет всматриваться в нее.
Заставят всматриваться путем лишения зачетов и т. д. Буду ходить по пескам и по сопкам, по болотам и вечной мерзлоте, по Сибирской тайге и по топям, мы везде. А жизнь бьет везде ключом. Будешь обращаться и к законам жизни, и к отдельным частям. Видеть живых людей, их действия, самому становиться среди них, словом, жить в их среде, хотя и воображением. Но реальность!!! Мысли оборвались, и где права на жизнь? Но что же я сделал, что я за преступник? Неужели? Да может быть так надо. Может быть я и не должен жить своей жизнью. И все станет понятно. Здесь тебя представили самому себе — что раньше приобретено, тем и живи.
А верно, пожалуй, изобрели карательное средство для людей, когда заставляют при полном сознании жить другим. С исторической точки зрения ты ничтожество, сиди и молчи. Но на то она и наука, чтобы быть объективной, а на то я и субъект, чтобы чувствовать. Легко отринуться от всего на миг, бросившись за ужасающим. А каково отрекаться ежечасно, ежесекундно и на долгие годы? И приходится ставить вопрос, победить и умереть. Больше бывает минут, когда чувствуешь, что тебя заставляют жить и обставляют так, чтобы ты прочувствовал все свое ничтожество.
Вот он, политязык Ершова. Подготовка к 1 Мая прошла безобразно. Дано неверное определение стахановскому движению, началось сверху, а не снизу, что является политическ. минусом.
Есть недооценка смотра, компанейская работа уполномоченного. Нет руководства над ф-гой… […] Обязательства есть, а работа… […] Ну и помполит сформулировал:
— Дать слегка по зубам и выпроводить из Н. К. П. С.
А они и рады:
— Ваши отчеты — документ, характеризующий ваше общественное лицо. И надо сказать плохое.
Как не крутят, и все же ссылаются на общественность. Понятно, понятно!!!? Хотят убить морально, но… пусть. И результат — конец — работа уполномоченного была но не зарегистрирована — съехал, ну-ну!!!! И фурор. Нач. 3-й, обойдя кругом да около, сказанул:
— Вам надо уходить из ВОХР?!!?!???
Ну что ж, я рад, хотя завтра.
— Вы из кадра?
— Нет, из ГУЛАГ.
— Ну, это трудней будете до конца строительства.
Вот она, разгадка, на какой срок нас взяли. Случай! Надо его не упускать. У Николенко с шефством похуже, чем у меня. Вот член ВКП (б). Надо мотать, и чем скорей, тем лучше.
Идут совещания два дня. I-е снова о стахановцах, о уполномоч. Ну, конечно, и обо мне. Что ты срываешь, неверно понимаешь, искажаешь и т. д. стахановское движение. Терпим пока. Криворучка отказывается от шефства:
— Не моя работа, не справлюсь, да и не могу бросить основную. Я же только принял взвод! Людей не знаю, побеги.
Обрезают сразу.
— Не хотите работать? Говорите прямо.
Действуют на комсомольца, меня, не упоминая фамилии, жмут. Это уже послабление или моя победа. Наше совещание комполит. состава. Мое нервное состояние достигло предела. А после выступления помполита, который вставляет словечки при выступлении Камушкина:
— Не хватает стрелков.
Это поддержка морального состояния и заинтересованность в его укреплении. Да и насчет квартиры отговорились: «Нашли ему четыре неподходящих».
Утешил. Ну, уж тут я дошел до того, что хоть плачь. К нач. отр. идти незачем, к комполиту тоже и т. д. Поневоле пойдешь на преступление.
