Книга Толстой-Американец - Михаил Филин

В марсовых утехах участвовали и выступивший в поход родной лейб-гвардии Преображенский полк, и не чужой для Фёдора Толстого Костромской мушкетёрский[302], и многие закадычные друзья графа. Так, поручик Сергей Марин, отложив перо, отличился в сражении при Аустерлице, где был, правда, тяжело ранен — и награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость». Показали себя отменными бойцами и иные петербургские знакомцы графа.

А вот поручику Толстому в такое-то время — воистину его время — суждено было пребывать на отшибе, томиться в сонном гарнизоне, который и в задрипанные арьергарды никоим боком не годился. «Наказание жестокое для храбреца, который никогда не видал сражение», — писал в мемуарах по поводу графа Фёдора и его нейшлотской участи Ф. Ф. Вигель[303].

Подобной маеты — скуки, от коей и мухи дохнут, — Фёдор Толстой не смог бы выдержать долго.

Столичные друзья, занятые кто чем, писали ему нечасто — и очутившийся в финляндском обозе Американец начал на них всерьёз дуться. Отыгрался потерявший терпение анахорет на всё том же Сергее Марине.

Бравый Сергей Никифорович по возвращении с театра военных действий делал успехи в большом свете. Сам государь, отличая Марина, поручил ему формирование батальона стрелков Олонецкой милиции для вновь создаваемого земского войска. В апреле 1806 года поручик Марин был произведён в штабс-капитаны Преображенского полка («И равен чином я армейскому майору», — сказано об этом в его стихах[304]). Поговаривали и о любовных победах увечного воина.

В общем, Сергей Марин, поэт и ратный герой, вошёл в моду, стал печатать свои стихи и со вкусом вести «новую жизнь».

Когда слухи об этом доползли до Нейшлота, граф Фёдор Толстой, стряхнув оцепенение, снова напрягся и сочинил пространное послание к удачливому, получившему повышение другу.

Стихи нашего героя сохранились благодаря тому, что были переписаны в так называемый Зелёный альбом графини Веры Николаевны Завадовской — «Лилы», возлюбленной Сергея Марина. Там они помещены на листе 92 под следующим заголовком: «От графа Толстова к Марину. 1805-го году, августа 7-го из Нейшлота». Однако в заглавии копиистом допущена ошибка: реальные факты, фигурирующие в толстовских стихах (и — скажем сразу — в ответе Сергея Марина, о котором пойдёт речь далее), дают нам основание утверждать, что послание графа было написано на год позже, нежели указано в альбоме, — в августе 1806 года.

Сочинение Американца стоит привести целиком, причём в колоритной альбомной редакции:

Фортуны Баловню, её любезну сыну Хочу я попенять, хочь то и не по чину. На дружбу старою надежда правда есть, И так Марин, к тебе писать имею честь, — Но к вам, или к тебе — и тут не дать чтоб маха, Однако же — среди надежды, среди страха… К тебе, — желав тебе, чтоб ты всегда был ты! Чтобы ума тваво и сердца красоты, Приятности твои пленяли нас едины; Чтоб ты остался ты средь бурной той пучины Куда тебя судьбы попутной ветр завлек, Чтоб в свете знатном быв, всё был бы человек; Чтоб ты не забывал гонимых и судьбою… Вот милый друг!..

Граф Фёдор не привык жаловаться, а тут у него всё-таки вырвался стих про «гонимых судьбою». Видать, совсем уж не сладко стало Толстому, недавно объехавшему целый свет, в гарнизонном каменном склепе, где ничего не происходит, среди тусклых, ни на что не претендующих посредственностей в погонах.

Далее разобиженный поручик Фёдор Толстой грустно констатирует, что штабс-капитан забыл его, что Марин попросту променял старого Преображенского друга на «новую жизнь». Свою версию изменившейся столичной жизни Сергея Марина Американец излагает (кстати, почти за двадцать лет до появления первой главы «Евгения Онегина», где столь выразительно описан день молодого вертопраха) местами коряво, но в целом, думается, небесталанно и весьма остроумно. Судите сами:

…………Уж век расстался как с тобою. Хоть строчку б от тебя! — иль только быв знаком С щастливым случая на свете колесом, И щастия во всём лобзаемый рукою Не знаешь ты, сердца томятся как тоскою. А может быть и то, тебе что не досуг, Твой новой жизни род, знакомых новой круг. Для старых уж друзей не оставляешь время, Что писем пишешь ты и без меня беремя[305]; Записочки ж, — о! их не клавши даже в щёт Довольно скажешь мне, довольно есть хлопот. Как солнца луч твоей осветит окны спальны И ширмы лишь твои откинутся хрустальны Отродие князей бенгальския страны[306] Подаст тебе халат, атласные штаны. Прокуксишь только лишь свои ты очи ясны, Меркурьи уж несут тебе цыдули страстны[307], — Вот тут любовных дел потребен тайный ключ, Чтобы бумажки цвет, каёмочка, сургуч, Всё было б с чувствами и всё бы было кстати, Чтоб сердцу отвечал дивизец на печати, Меж тем и не видать, как на дворе обед, Тут утренней свершив прохладной туалет Как вихр помчался ты[308], и к часу так шестому Спасибо повару, французу выписному, В большом ты обществе, где вся с тобою знать, Где я слыхал умно умеешь как то врать. Скончался стол, поклон отдав большому свету Весь будто бы не свой ты кинешься в карету И с колебанием приятнейших ресор, Всё лезет дичь тебе, война, любовной вздор; В восторгах пламенных, средь сладкого мечтанья Боишься пропустить счастливый час свиданья; Иное ж, утомясь заедешь ты домой Понежить чувствия приятною дремой, — Да вдруг глядь на часы — девятой в половине, А ты пароль свой дал какой-нибудь графине…[309] Чтоб вечер провести и ужин вместе с ней…

В последних стихах послания, едко прощаясь с вечно занятым сверхважными, преимущественно амурными, делами «милым другом», граф Фёдор всё-таки настоятельно просит Марина написать в Нейшлотскую крепость хотя бы «строчки две»: