Книга Жизнь и смерть Лермонтова - Александр Скабичевский

Но не один только Семевский решил заняться частным расследованием событий последних дней жизни поэта. По следам Лермонтова в Пятигорск отправился и писатель П. Мартьянов, которому было суждено стать своего рода «катализатором» будущего конфликта Мартынова и Васильчикова. Уже в октябрьском номере журнала «Всемирный труд» за 1870 год, т. е. всего несколько месяцев спустя после выхода сборника М. Семевского, он сообщил публике о своих встречах и разговорах со старожилами Пятигорска, в частности, с отставным майором В. Чилаевым, в доме которого квартировали летом 1841 года Лермонтов и Столыпин-Монго. «Желая, по возможности, осветить мрак, окружающий последние моменты жизни поэта», Мартьянов высказал сомнение в том, что смертельно раненный поэт скончался на месте поединка, и, кроме того, поведал об одном местном предании, которое заслуживает, чтобы его привести полностью…

«…Мартынов, подойдя к барьеру, – пишет Мартьянов, – и видя, что Лермонтов опустил пистолет, закричал ему: «Лермонтов, стреляй, а не то убью». – «Я не имею обыкновения стреляться из-за пустяков», – отвечал презрительно Лермонтов. «А я имею обыкновение», – возразил Мартынов и выстрелил». «…Рассказу этому, – продолжает Мартьянов, – может придать значение показание самого Мартынова. На суде он показал, что «…первый пришел на барьер, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок». Очевидно, что события дуэли в этом, как выразился Мартьянов, «характеристическом анекдоте» уже смахивали на убийство, ибо Мартынов стрелял в поэта, выказывавшего свое явное нежелание драться, но Мартьянов, по-видимому, сознательно сгустил краски в своем рассказе, желая произвести впечатление на Васильчикова и Мартынова. Двенадцать лет спустя, в своей книге «Дела и люди века» он жаловался, что редакция «Всемирного труда» побоялась опубликовать все его разоблачительные материалы при жизни Мартынова и Васильчикова.

Нет необходимости говорить, как со все возраставшими вниманием и беспокойством следил за этими публикациями князь Васильчиков. Настойчивые и энергичные поиски Мартьяновым новых фактов и сведений о дуэли его весьма тревожили. Бог знает, до каких нелепостей он еще докопается! Ведь вот в своей статье он раскрыл секрет полишинеля Семевского, написав, что «…причины, послужившие поводом к дуэли, будут разъяснены с выходом в свет более подробных сведений, доставленных издателю сборника некоторыми из друзей поэта, как-то г.г. Л. Арнольди, князем А. Васильчиковым и Д. Столыпиным». И теперь все взоры в России обращены к Васильчикову. Князь прекрасно понимал, что его упорное молчание после публичного вызова Мартынова современники и потомки могут расценить как желание скрыть правду о дуэли. По-видимому, он уже раскаивался в том, что позволил себе откровенничать с Семевским, который поставил его в нелепое положение. Во всяком случае заметки Михаила Ивановича никогда света не увидели, а князь решился действовать самостоятельно. Обстоятельства требовали поспешать. Ведь среди «информаторов» Семевского числился Д. Столыпин, и Васильчиков мог только гадать, что таилось в его записках. А как знать: завтра на столе у Семевского могли оказаться мемуары и Глебова, и Трубецкого, и даже Мартынова, подлинность которых могла и не интересовать Михаила Ивановича. Как известно, он не гнушался помещать в своем журнале и мистификации. Итак, дальнейшее промедление грозило обернуться блестящему аристократу и известному ученому грядущим бесчестием.

В 1872 году Васильчиков нарушает данный им тридцать лет назад «обет молчания» и помещает в солидном журнале «Русский архив» короткую заметку под названием «Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с И. С. Мартыновым», где приоткрывает завесу над потаенными подробностями трагического поединка. Князь, не отказываясь от своих показаний на суде, признал, что Лермонтов не целился в Мартынова и после сигнала Глебова к началу поединка остался стоять на месте боком к своему противнику, заслоняясь рукой и пистолетом по всем правилам опытного дуэлиста. «…Я молчал бы и теперь, если бы Мартынов не вынудил меня говорить, – заявил Васильчиков впоследствии первому биографу поэта П. Висковатову —…я имею полное основание думать, что он сам некоторым лицам сообщал подробности, несогласные с действительностью или, по крайней мере, оттеняя дело в свою пользу». Это утверждение князя, как мы увидим из дальнейшего, соответствовало действительности. Правда, Васильчиков решительно отверг предположения Мартьянова, что во время поединка противники якобы обменивались какими-то репликами.

Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что Мартьянов оказался в сущности прав, когда предугадал поведение Лермонтова во время дуэли, а в повествовании Васильчикова прозвучала непрекрытая угроза в адрес Мартынова. Так князь надеялся заставить чересчур болтливого убийцу поэта держать, что называется, язык за зубами, как бы говоря ему словами одного из героев шекспировской трагедии: «…я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи». И вместе с тем он бросает Мартынову в лицо такую фразу: «Если в подробности вкрались ошибки, то я прошу Мартынова их исправить…»

Можно себе представить, как возмутился Мартынов на сей выпад князя. И мертвый поэт торжествовал над ним! Незамедлительно отправляет Мартынов в «Русский архив» копию одной из тех записочек, что посылали якобы ему во время следствия Глебов и Васильчиков. Желание у него одно: оправдаться, во что бы то ни стало оправдаться! В этих самых записочках-»шпаргалках» секунданты настойчиво указывали Мартынову, что и как отвечать на письменные вопросные пункты следственной комиссии. В сопроводительном письме редактору журнала П. Бартеневу Мартынов утверждал, что, мол, «…эта переписка света никогда не видела, но способна пролить немалый свет на темные стороны дуэли».

Известно, что Бартенев симпатизировал убийце поэта и всячески старался обелить его в общественном мнении. Но при всем желании оказать ему услугу, решился обнародовать эту самую записочку (к тому же и не полностью) только после смерти и Мартынова, и Васильчикова. Необходимо отметить, что происхождение записочек секундантов и других, так называемых, «лермонтовских бумаг» в архиве Мартынова темно и загадочно, поэтому мы прервем наше повествование и поближе с ними познакомимся.

Скажем сразу: переписка секундантов с Мартыновым бесследно исчезла… Мы знаем о ней только из публикации «Русского архива» в 1893 году, и, стало быть, провести техническую экспертизу этих документов, т. е. установить, кем и когда они написаны, увы, уже невозможно. А вот мартыновские черновые, предварительные ответы на вопросные пункты следственной комиссии (17 июля) и Окружного суда (13 сентября), откуда, между прочим, исследователи и почерпнули перечень «подлинных», как они полагают, условий дуэли, сохранились и попали в Пушкинский дом. Правда, за истекшие почти семьдесят лет никто их тщательно и не обследовал…

Конечно, у нас нет пока оснований заподозрить Мартынова в фальсификации, но вот на что следует обратить внимание. Хорошо известно, что он страстно желал оправдаться перед судом истории в своем преступлении и выбрал, надо сказать, единственно «верный» в его положении способ защиты, который, по его мнению, отчасти снимал с него вину за содеянное: везде представлял себя «орудием провидения» и несчастной жертвой интриг секундантов – они, мол, «раздули ссору». «…Мартынов всегда хотел, чтобы мы его обелили, – вспоминал Васильчиков. – Это было заметно во время следствия над нами, когда Мартынов боялся все, что мы недостаточно защитим его…»