Книга Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Отношение к власовцам было хуже, чем к эсэсовцам. Предатели, негодяи! Их редко брали в плен. Запомнился один эпизод. На одном из перегонов с позиции на позицию наша колонна остановилась, и мы попрыгали с машин, чтобы размяться. Вдруг услышали приближающиеся от головы колонны возмущенные крики, брань, среди которых я различил «власовцев, ети их… ведут», и я увидел следующую картину. Поодаль от обочины вдоль нашей колонны вели трех власовцев. Впереди и сзади конвойные с винтовками. Два власовца были небольшого роста, одеты в немецкую форму, а один, огромный, с растрепанной копной рыжих волос и растерзанной одеждой, шел босиком прямо по снегу. Из колонны то и дело выбегали солдаты, подлетали к рыжему, били по голове, по лицу, по спине. Били чем попало: кулаком, прикладом, саперной лопаткой. Эта троица шла как сквозь строй, хотя конвойные старались идти как можно дальше от колонны, по краю болота или близ опушки леса. На окрики конвойных никто не обращал внимания, даже когда они уговаривали (с матюком) дать им довести пленных до штаба на допрос или грозились стрелять. Ну, стрелять, конечно, не посмеют, их бы самих тут же прибили заодно с пленными. Доставалось в основном рыжему, все лицо которого было расквашено и в крови. Такой неистовой ненависти я никогда не видел. Только приличное расстояние спасало их от расправы. Не знаю, довели ли их до места. Сцена эта вызвала у меня отвращение своей слепой, безумной и бессмысленной ненавистью. Хотя я понимал и разделял чувства к власовцам, но бить сдавшегося, поверженного, беспомощного врага — в этом было что-то животное, шакалье, бесчеловечное. Даже мелькнула мысль, что, может, они специально сдались. Но тогда надо было им предвидеть подобную ситуацию.

К полудню бой стих и нас перебросили на новую позицию, правда, недалеко, всего на 3–4 километра вперед. Опытные вояки и вернувшиеся с НП разведчики говорили, что наступление оказалось неудачным. Обычно так мало продвигаются, когда не удается прорвать всю глубину обороны.

На новом месте мы начали срочно оборудовать позиции. Опять рыть и оборудовать блиндажи. Все работали сколько хватало сил. Однако соорудить мало-мальски пригодный блиндаж не удавалось. Через несколько штыков копки проступала вода. Мы выбрали место повыше, на пригорке, что плохо с точки зрения обстрела, но другого выхода не было. Удалось выкопать чуть больше полметра, а дальше опять проступала вода. Тогда положили на дно несколько толстых бревен, а сверху настил из жердей, покрытых неизменным лапником. Сверху сделали однослойный накат из бревен. Накидали, как всегда, лапник и песок с землей. Блиндаж готов! Плохенький, но от мин защитит. Залезали и перемещались внутри ползком, то и дело задевая бревна потолка и получая порцию песка из щелей между бревнами наката. Снизу тянуло холодом от воды. Противно, мерзко, холодно, но пока другого выхода нет. Кто-то принес издалека немного соломы, стало чуть лучше. Подстелили плащ-палатку и отдыхали по очереди, прижимаясь друг к другу спиной для тепла. Хорошо, что не морозно, только минус 2–3 градуса. Одежда вроде теплая, байковое нижнее белье, гимнастерка. Сверху ватная телогрейка, ватные брюки, валенки, шинель, на голове ушанка. Но пропотели, работая, и валенки отсырели. Поспишь немного и просыпаешься в ознобе. Вылезешь, побегаешь, чтобы согреться, и опять обратно. А костер? Нельзя! Здесь передовая, сразу засекут, налет, и мало не покажется. Сколько таких блиндажиков и просто ям, слегка прикрытых «шалашиками» из стволов, пришлось использовать! Белоруссия, кругом болота!

К концу работы прибежал встревоженный старшина и сказал, что исчез Воронков, тот самый, что только что прибыл из медсанроты. Меня с Шалевичем утром следующего дня послали на старые позиции, может, он там застрял. Наказали разыскать, ведь это ЧП, да еще какое — дезертир! Надежды мало, но все же… Захватив карабин (Шалевич — автомат) и на всякий случай вещмешок, мы отправились на старое место. По дороге Шалевич ругал Воронкова, говорил, что следовало этого ожидать от такого скользкого типа. Теперь пятно на нашей батарее. Пришли на старое место, обшарили все вокруг, расспросили уже разместившихся там тыловиков. Безрезультатно. Беглеца и след простыл. Пора собираться обратно. Ба! Потянуло хлебным духом — это недалеко заработала передвижная хлебопекарня. Шалевич оставил меня у нашей старой землянки и вскоре вернулся с двумя или тремя буханками только что испеченного хлеба. На мой вопрос, как это удалось, ответил, что уметь надо, там девчата работали, он еле уговорил, уж как старался, а тут как раз выпечку вывезли! Он отрезал по хорошему ломтю еще горячего хлеба, и мы быстро уплели его, запив водой из фляжки. Хлеб был черный, плохо пропеченный, сырой (сейчас я бы его и с голодухи не взял), но тогда сошел и такой. Правда, потом меня мучила изжога. Остальной хлеб запихнули в вещмешок для наших ребят и командира взвода. Тогда у нас было принято всегда делиться случайной добычей.

Вернулись на позицию и доложили о безрезультатности поиска. Доложили «наверх». Были неприятности у наших командиров. Больше о Воронкове не сообщали. Значит, не поймали, может, добрался до своего отца-генерала и там устроился. Обычно при поимке дезертира сообщали в часть для всеобщего сведения, чтобы остальным неповадно было бегать.

Шла вторая половина дня, и старшина отправил меня с обедом на промежутки и наблюдательный пункт. Я надел 10-литровый термос с супом, котелок с кашей в руки и в путь по линии связи. Даже в спокойной обстановке этот, казалось, немудреный наряд с обедом считался опасным на участке подхода к передовой. Там все простреливалось, и обычно приходилось идти по траншейному проходу или поверху, если стемнело, короткими перебежками. А здесь только-только заняли новые позиции, траншею еще не выкопали, и немцы делали один за другим хорошие минометные налеты по всем подходам. Надо проскочить в промежуток между налетами.

Большую часть пути шел спокойно. Еще утром выпал снежок, и на земле хорошо были видны места разрывов мин и снарядов — районы налетов артиллерии. Можно было предположить, где опасно, а где нет. До первого промежутка поле оказалось чистым, ни одного налета. Нитка связи (вот уж действительно проводник!) скользила в варежке моей правой руки, выпрастываясь впереди из неглубокого снега и оставляя сзади четкий черный след — нитку на белом фоне. Легко будет идти обратно. В левой руке большой котелок с кашей, за спиной термос. Карабин оставил в блиндаже. Зачем таскать, лишняя тяжесть, а толку никакого. На первом промежутке дежурил один связист (Головин), забравшись в подкоп под развалины какого-то небольшого строения. Отлил ему супа, отсыпал каши, спросил, как там впереди. «Бьют гады из минометов без конца. Иванову (связист следующего промежутка) приходится все время латать связь, хотя он несколько параллельных ниток на НП проложил. У меня до Иванова нитку пока не перебило, правда, я привалил ее кое-где бревнами. Ты поосторожней там… Еще метров 700–800 осталось… Я сообщу, что ты вышел…» Впрочем, я сам хорошо слышал почти непрерывное кваканье минометных разрывов и видел впереди облачка от разрывавшихся мин. Делать нечего, надо идти дальше, и я двинулся в путь. Стало слегка темнеть. Пока дорога шла чистая, хотя впереди вой и разрывы все громче. Приближаюсь. Вот слева и справа стали попадаться пятна разрывов, слегка припорошенных непрерывно падающим редким снежком. Значит, сюда прекратили кидать или редко бросают. Это хорошо! Нитка то и дело оказывалась под небольшими бревнышками, и ее приходилось выпрастывать с другого конца. Правда, бревнышки метили путь, и я пошел вдоль них быстрее, чутко прислушиваясь. Впереди показались развалины деревни, на окраине которой был последний промежуток, а с другой стороны — передний край. Деревня и подходы к ней были основной целью налетов, на что указывали сплошные черные пятна разрывов. Послышался характерный свист, я бросился на землю за корягу. Впереди последовала череда близких разрывов. Просвистели и упали, уже сзади меня, несколько осколков. Я определил по направлению нитки место промежутка, переждал второй налет и, вскочив, бросился со всех ног к намеченной развалине. Промежуток оказался в довольно просторном подвале, заваленном сверху обломками. Возможно, раньше там был погреб. Я юркнул, точнее влетел, туда и грохнулся на земляной пол, чуть не опрокинув котелок с кашей, правда, плотно закрытый. В погребе помимо связиста уже сидели разведчики и, кажется, комбат с НП. Сам НП находился примерно в 50–100 метрах отсюда в отрытой траншее. Там остался дежурный наблюдатель, к которому тянулся самый опасный участок связи. «Думали, что останемся без обеда, такой обстрел! Разливай и скорей сматывайся, а то скоро будет темно…» — сказал кто-то. Быстро разобрали горячий суп из термоса и уже остывшую кашу под аккомпанемент следовавших друг за другом налетов, то дальше, то ближе. Я бросил пустой котелок из-под каши в термос, накинул термос на плечи и, выждав конец очередного налета, опрометью помчался вон из деревни, заметив по дороге пару уже припорошенных трупов наших солдатиков. Вот и поле, сердце страшно колотится, но я уже вне зоны обстрела. Пот капает со лба, мокрая рубашка липнет к телу, но опасность миновала (случайность не в счет), надо выбраться на свой путь. Плохо, что стемнело, сплошное чистое поле, и я не вижу ориентиров и нашей нитки проводов. Пошел спокойней, стало морозно и совсем темно, только звезды высыпали. Казалось, иду правильно, но моих следов и нитки связи не видно. Немцы изредка пускают ракеты, и тогда видно лучше, но следов не нахожу и знакомых ориентиров не вижу. Вроде надо брать левее, но там ничего не просматривается, а справа что-то темнеет. Направился туда, подошел ближе. Боже, это тянется проволочное заграждение! Значит, я вышел прямо на передовую, и так можно забрести к немцам! О минах я тогда по неопытности не подумал, ведь они ставятся перед заграждением! К счастью, здесь их еще не поставили. Круто повернув, я опрометью побежал прочь. Вообще, я ориентируюсь на местности хорошо, но тут ночь, сплошное поле, а я еще вдаль плохо вижу. Заблудился! Этого еще не хватало. Остановился, прислушался, присмотрелся, как мог, и, сориентировавшись по разрывам, ставшим совсем редкими, и всполохам ракет, выбрал направление и пошел более уверенно. Шел, спотыкаясь, довольно долго, проваливаясь по колено в снег, никого и ничего не встречая. Наконец, вышел на дорогу и увидел вдали что-то похожее на машину. Подошел ближе, оказалась летучка нашего дивизиона. Значит, в темноте я взял здорово вправо. Слава богу, теперь ясно, как идти. Вскоре подошел к нашим блиндажам, отнес на кухню термос, где старшина уже беспокоился, куда я делся. Совершенно уставший, я залез в свой блиндаж. Там уже все, кроме часового снаружи, спали. Пристроился к чьей-то спине, нахлобучил ушанку, голову на вещмешок и провалился в сон. Проснулся от холода, прилипшего к телу нижнего белья. Снизу тянуло сыростью от воды под настилом. Начал бить озноб. С трудом вылез наружу, поплясал, побегал. Немного согрелся, но чувствую, что заболеваю. Залез обратно, спал урывками, просыпаясь от озноба. Скорее бы утро, развести костер, погреться, высушить валенки, белье. Голова стала мутная. Заболел! Что делать?