Книга Алексей Константинович Толстой - Владимир Новиков

На следующий день сеанс был повторен в Стрельне во дворце великого князя Константина Николаевича. Александр II по-настоящему увлёкся, и этим объясняется то, что сеансов «столоверчения» последовало множество один за другим. Со слов самого А. К. Толстого известно, что он в Петербурге присутствовал, по крайней мере, на четырёх сеансах и даже пригласил Юма в Пустыньку. Конечно, его поэтической натуре импонировало всё мистическое. Здесь же он как бы воочию видел факты, подтверждающие реальность потустороннего мира. Фёдор Иванович Тютчев также полагал, что спиритизм неоспоримо доказывает существование сверхъестественного.

Однако его дочь Анна Фёдоровна была настроена более скептически. Она не находила объяснения, казалось бы, очевидным явлениям и не могла не задаваться вопросами: «Спрашиваешь себя, почему же эти проявления так глупы. Если здесь замешан чёрт, он должен был бы быть умней. Он пользуется своим искусством только для того, чтобы говорить общие места и делать плоские замечания, никогда не говорит о грядущем, ни о мире духов, ни о будущей жизни, ни о чём таинственном, как любят делать злые духи, чтобы обмануть любопытный ум человека. Он вам только сообщает: „Меня зовут так-то и так-то, я тебя знаю или не знаю“ — вообще глупейший маскарадный разговор. Никогда я не слышала чего-либо заслуживающего внимания в откровениях этих духов, ничего такого, чтобы превосходило понимание самого среднего человека»[47].

По поручению Александра II Алексей Толстой и Алексей Бобринский выступили шаферами на свадьбе Юма со свояченицей Григория Кушелева-Безбородко. Фёдор Тютчев саркастически заметил, что главную роль здесь сыграло приданое в 200 тысяч франков. Венчание происходило в католическом костёле на Невском. Присутствовал Дюма-отец, и поэтому в храме собралась огромная толпа, жаждущая поглазеть на знаменитость. Интересно отметить, что императрица осталась равнодушной к спиритизму; увлечения венценосного супруга она не разделяла.

Однако и А. К. Толстой сохранял некоторые сомнения. Он писал литератору Болеславу Михайловичу Маркевичу в марте 1860 года из Парижа: «Помимо ряда серьёзных и больших трудов, появившихся в защиту или в опровержение духов, здесь составилось и целое Общество, вызывающее духов и приводящее в систему все их сообщения. У этого Общества есть свой статут и свои правила… Оно выпускает журнал, на который… я подписался. На собрания Общества допускаются посетители, и если я там ещё не побывал, то потому, что хочу сперва прочитать всё, к этому относящееся. Я уже совершенно удостоверился в их чистосердечии, но есть в их воззрениях и такие веши, которые слишком уж противоречат моим взглядам на мир бестелесный, как, например, опубликование рисунка дома, в котором Моцарт обитает на Сатурне. Если отбросить столь ребяческую дребедень, есть там веши весьма занимательные и весьма правдоподобные. Примечательно то, что духи, посещающие Общество, чрезвычайно нравственны и религиозны; тех же, что относятся к разряду менее благопристойному, немедленно отсылают. Особенно часто их навещает св. Людовик. Вольтер вполне раскаивается в своём былом легкомыслии и во всеуслышание исповедует самого Иисуса Христа. Диоген признаёт, что был весьма суетен и сожалеет об этом искренно».

Уже давно А. К. Толстой лелеял мысль покинуть Петербург и обосноваться в каком-нибудь из унаследованных имений. По-видимому, первоначально его выбор пал на полученную после смерти дяди Льва Перовского крымскую усадьбу Мелас, которую он посетил два года назад. Этим объясняется его поездка в Крым осенью 1858 года. Однако разграбленное англичанами и окончательно пришедшее в запустение палаццо Меласа было непригодным для жилья. Не хватало самой простой мебели: стола, стульев. Алексей Толстой пустился в обратный путь на Черниговщину — в Погорельцы. По пути решил заехать в Бахчисарай, где жил его знакомый — учёный караимский священник (газзан) Соломон Бейм. С ним А. К. Толстой впервые встретился в 1856 году; тогда же он писал:

Войдём сюда; здесь меж руин Живёт знакомый мне раввин; Во дни прошедшие, бывало, Видал я часто старика; Для поздних лет он бодр немало, И перелистывать рука Старинных хартий не устала. Когда вдали ревут валы И дикий кот, мяуча, бродит, Талмуда враг и Каббалы, Всю ночь в молитве он проводит.

(«Войдём сюда; здесь меж руин…». Лето 1856)

Происхождение крымских караимов до настоящего времени остаётся загадкой. Некогда на них смотрели как на всего лишь одну из иудаистских сект, но в середине XIX века была выдвинута теория, что крымские караимы — потомки хазар, то есть тюркского народа, принявшего иудаизм. Таких воззрений придерживаются и большинство современных этнографов. Сами крымские караимы утверждали, что они изначальные обитатели Крыма, а вовсе не выходцы из Иудеи. Крымские караимы имели равные права с остальными народами Российской империи, и черты оседлости для них никогда не существовало. Косвенным доказательством их тюркского происхождения ряд учёных считает то, что при немецкой оккупации Крыма они никаким преследованиям не подвергались.

Личность мудрого газзана произвела на А. К. Толстого сильное впечатление. Особенно его заинтересовало то, что Соломон Бейм написал на русском языке историю крымских караимов. Он взялся помочь ему издать эту книгу. По приезде в Погорельцы Толстой сразу же написал ещё одному из братьев Жемчужниковых, Николаю, в то время директору типографии Московского университета:

«Будучи в Чуфут-Кале, я возобновил знакомство с одним из образованнейших и приятнейших людей, а именно с караимским раввином Беймом. Он написал историю караимов и хочет печатать оную в Симферополе. История эта чрезвычайно любопытна и беспристрастна… Я ему советовал послать свой труд прямо к тебе и печатать его в университетской типографии, для чего и дал ему твой адрес. Итак, когда получишь рукопись, тисни её без пощады. Если бы недоставало у него финансов, я рад буду подвинуть сотни две рублей, разумеется, чем меньше, тем лучше».

К сожалению, издание не состоялось, поскольку вследствие университетских интриг Николаю Жемчужникову пришлось спешно подать в отставку.

Весь год Алексей Толстой провёл в Погорельцах. В том же письме Николаю Жемчужникову он описывает своё убежище: «Погорельцы — одно из самых диких, тенистых и оригинальных мест, с сосновым бором, огромным озером, заросшим камышами, где весной миллионы уток и всякой болотной дичи, которую стреляют на лодках. Дом старый, полуразрушенный, но тёплый. Сад заросший, с огромными деревьями всех сортов. Домов в кучке здесь четыре, двор также покрыт старыми деревьями вроде леса. Здесь очень большая и даже хорошая библиотека, но книги большею частью старинные; есть хорошие и редкие издания, как, например, большое описание Египта, составленное по распоряжению Наполеона, и множество очень старинных книг о магии… Охота теперь: козья, медвежья, лосиная и кабанья, не считая лисиц, волков, тетере вей, куропаток и огромного количества рябчиков… Есть здесь отвратительная соседка, которая, кажется, ездить больше к нам не будет, ибо не встретила в нас сочувствия своему образу мыслей, который состоит в том, что она, со слезами на глазах, соболезнует о том, что разрушается союз любви и смирения и страха между помещиками и мужиками через уничтожение крепостного состояния. У неё есть кошка, вся избитая её крепостными людьми, за то, говорит она, что они знают её к ней привязанность. У неё также есть сын, отличный, говорящий в присутствии матери в пользу освобождения, при чём он сильно кричит, а она затыкает уши, говоря: „Ах, ах, страшно слышать!“. Я его звал к нам почаще, но, кажется, его не пускает мать».