Книга Нам здесь жить - Валерий Елманов

— Ну ты чего, оглох, что ли? Сказываю же, согласный я.

Петр скривился, как от зубной боли, и хмуро проворчал:

— То буду, то не буду. Ладно, невелика птица, прямо из кастрюли поешь, — и сунул в руки боярина теплый котелок и ложку.

Голод, проснувшийся в Иване Акинфиче, не затихал, а напротив, усилился, да и хлеба нехристи для него пожалели — не больно-то большую краюху отрезали от каравая, так что приходилось компенсировать его недостаток вкусным хлебовом. Не побрезговал пленник и корешками, плавающими на дне, с хрустом разгрызая их крепкими желтыми зубами.

Боярину думалось, что после трапезы ему снова свяжут руки, но нет. Наоборот, развязали и ноги. Указав на лошадь, оставшуюся на привязи, Петр негромко сказал:

— Забирай. Очень хочется верить, что инстинкт самосохранения пересилит в тебе низменное чувство мести, недостойное христианина. Однако, как разумно гласит по этому поводу Талмуд римского папы: «На аллаха надейся, а ишака привязывай». Посему вначале дай нам слово, что ты, вернувшись к своим ратникам, не ринешься за нами в погоню, а поедешь в Тверь.

Иван Акинфич, ненавидяще глядя в спину Улана, подавшегося в лес, не иначе по нужде, зло скрипнул зубами. Прощать ненавистного татарина, ухитрившегося дважды за день унизить его, причем оба раза прилюдно, он не собирался. Да и этого, чересчур бойкого на язык, тоже. Но деваться было некуда, и он нехотя пробурчал:

— Ладноть, живите.

— Э-э, так не пойдет, — не согласился Петр. — Ты словно подачку нам кинул, а мы не нищие дервиши возле паперти у синагоги и в милостынях твоих не нуждаемся. Ты настоящую клятву дай и крест нательный взасос поцелуй, что слово свое сдержишь.

Иван Акинфич посопел, колеблясь. Однако, придя к глубокомысленному выводу, что нарушить клятву, даденную по принуждению, вроде как не грех, во всяком случае небольшой, господь простит, выполнил требование наглеца.

Петр внимательно выслушал и сокрушенно посетовал:

— Эх, жалко, ни видоков, ни послухов нет. Коль нарушишь, и не доказать ничего. Хотя… — он посмотрел на небо, встал и, молитвенно подняв руки кверху, громко крикнул: — Боже всевышний! На тебя одного уповаю. Ведаешь, что зла мы этому человеку не сотворили и он твоим именем обещал нам зла не чинить. Внемли просьбишке раба своего недостойного и останови клятвопреступника, буде он надумает нарушить свое слово.

И тут же раздался раскат грома. Правда, звучал он как-то не совсем обычно, но тут главное другое: на ясном небе ни облачка. Да если б они и были — откуда в конце декабря, да еще при морозе, приключиться грозе? Иван Акинфич даже испуганно пригнулся. А вот собеседник его не испугался. Удовлетворенно кивнув, он вновь запрокинул голову к небесам и как-то буднично произнес:

— Благодарю тебя, господи, что услышал меня, да еще дал знак. Теперь мы спокойны и… пожалуй, поедем, — он повернул голову к Ивану Акинфичу. — Прощевай, боярин. Насчет смертушки нашей, упомянутой тобой, ты напрасно. Но за это мы с тобой поговорим когда-нибудь попозжей. А на будущее прими бесплатный совет: ты и без того с нами успел обгадиться по самые брови, посему не усугубляй. Бо, ежели чего, я в следующий раз лично тобой займусь и таки успею устроить тебе печальную жисть на фоне разнообразных гнусных гадостей. Быть тебе тогда, дядя, бессменным дежурным при общественных туалетах княжеских конюшен.

Иван Акинфич, молча все выслушав, направился к своей лошади, но его остановил вышедший из леса Улан.

— Я тебя кое о чем попросить хотел, — мягко пояснил он и что-то прошептал ему на ухо. Боярин недоуменно вытаращился на него, но переспрашивать не стал, согласно кивнул.

…Некоторое время друзья ехали молча. Первым разжал рот Петр, вообще не любивший долгого молчания, и поинтересовался, что на прощание сказал Ивану Акинфичу Улан. Тот весело улыбнулся:

— Надо ж было как-то отвлечь его мысли от Липневки, вот и попросил, чтобы он не убивал Джавдета, если встретит его у Сухого ручья. Пусть у него теперь извилины в другую сторону завиваются.

— Зря опасаешься, — хмыкнул Петр. — Ему и подтверждения всевышнего за глаза.

— Думаешь, поверил? — усомнился Улан.

— Железно, — заверил Сангре. — Видел бы ты его глаза, когда эти патроны бабахнули. В нынешнее время такая шарлатанская приправа самая убедительная, так что не сомневайся.

— И на будущее полезно, — подхватил Улан. — Глядишь, в другой раз боярин, припомнив, как внимательно господь прислушивается к твоим просьбам, поостережется катить на нас бочку.

— В какой другой? — насторожился Сангре, с подозрением покосившись на друга. — Вроде бы мы, согласно твоему третьему варианту, будем работать совсем в других местах. Или ты боишься, что у нас и там ничего не выйдет?

— Наоборот, надеюсь, что мы раздобудем порох, — пожал плечами Улан. — Но ты не забыл, где находится островок?

— А ведь и правда, — согласился Петр. — Не, ну прямо убиться веником. Изумляюсь я с тебя, Уланчик. Такой умный, аж завидки берут. Ей-богу, мне порой становится стыдно за свою неумелость и тупость.

— Я не умный, а предусмотрительный, — поправил друга Улан. — А прежде чем стыдиться вспомни, сколько всего ты напридумывал, в том числе совсем недавно, со слабительным, — и, похлопав друга по плечу, проникновенно заметил: — Старина, ну нельзя же во всем быть совершенством.

Петр крякнул и махнул рукой:

— Да ладно, это я так, слегка поворчамши, чтоб тебе возле меня жизнь медом не казалась, — и он, вернув разговор к боярину, стал вслух прикидывать, когда именно подействует на него зелье Заряницы…Иван Акинфич долго смотрел вслед своим похитителям, накрепко фиксируя в памяти направление, в котором они двинулись. Затем, усмехнувшись, хлопнул себя по лбу. Ну и дурень! Они ж на санях, а от них след ох как приметен. Он удовлетворенно кивнул, глядя на хорошо видимый след от полозьев, двумя четко очерченными полосами уходивший в обе стороны. Ох, хорошо! И к своим возвращаться — не заплутаешь, и в погоню идти — тоже не скроются. Лишь бы господь непогоду попридержал.

Пустив коня вскачь, он прикинул, что должен суметь за полночь добраться до своих. Все-таки на санях и верхами — существенная разница в скорости. Получалось, если завтра поутру, чуть свет, ринуться со всем десятком обратно, то, пускай не тем же вечером, но следующим или через один, должно получиться догнать беглецов и тогда…

Однако мечтал он о сладкой мести недолго, поскольку в брюхе урчало все более требовательно и негодующе. Некоторое время боярин продолжал терпеть, наконец не выдержал, остановил коня — благо кругом лес, далеко отходить не требовалось — торопливо облегчился и вновь кинулся к лошади.

Увы, живот умолк ненадолго. Не прошло и десяти минут, как новый острый позыв опять заставил его останавливаться и спешиваться. А дальше пошло-поехало. Случалось, он и в седло не успевал забраться, как вынужден был заново привязывать поводья и снова развязывать гашник[19] на штанах. Перерывы случались, но недолгие — от силы на пять, максимум десять минут.