Книга Княжна Тараканова - Игорь Курукин

В этих письмах и беседах самозванку несёт какой-то фантастический, лихорадочный поток сознания — сродни куражу Хлестакова из бессмертной гоголевской комедии «Ревизор», когда он рассказывал о том, как управлял департаментом и за ним посылали «тридцать пять тысяч одних курьеров».

Но дипломат не клюнул на изысканную лесть и денег не дал. Чувствительный аббат Роккатани был потрясен: блистательная prinzipessa Elisabeta di Moscovia делала указания монархам и раздавала престолы, как яблоки. «Не знаю, насколько я должен всему этому верить, но должен признаться, что эта женщина говорит логично, с удивительным пониманием, что она имеет громадные сведения, поразительную ловкость», — докладывал он своему начальнику в Ватикан. Однако кардинал не оказался впечатлительным — он всего лишь выразил Елизавете своё пожелание, чтобы Провидение руководило ею в осуществлении высказанных благих намерений.

Впрочем, главной героине этого действа, очевидно, было не до смеха: обстоятельства складывались скверно, и сама она к тому времени уже была серьёзно больна — очевидцы замечали «горячку» и припадки кашля. Очень возможно, что приступы «лихорадки» тоже способствовали появлению немыслимых проектов Елизаветы.

Конец января принёс крушение всех надежд самозванки. 18-го числа трирский резидент в Риме категорически отказал ей в займе. 19-го она получила недвусмысленный ответ от Античи — маркиз посоветовал ей принять лучшее из возможных решений: «Итак, позвольте, чтобы я вам предложил избрать то самое намерение, которое я усматриваю в вашем письме, то есть, чтобы, оставя всякие планы, удалиться в приятное уединение. Всякое иное намерение покажется для благомыслящих людей опасным и даже противным долгу и гласу совести; оно может даже показаться химерическим или, по крайней мере, источником бедствий». 24 января Роккатани принёс ответ кардинала Альбани на предложения «принцессы»: прелат получил подтверждавшие её происхождение «документы», но не поверил им, как не оценил и благородные намерения претендентки восстановить целостность Польши и обратить Россию в католичество. В ответ на жалобы на недостаток средств аббат сочувственно, но твёрдо заявил, что она не может рассчитывать на получение требуемых шести-семи тысяч червонцев ни от одного местного банкира. Банки векселей княжны не принимали.

Казалось, это был конец — и крайне унизительный: неучтивые заимодавцы стали на улице останавливать её карету, начальник почт запретил выдавать нерадивой должнице лошадей из опасения, что она может скрыться. Ведавший хозяйством «принцессы» Ганецкий сбежал от гнева кредиторов, и она жаловалась, что её отдали в руки ростовщиков. «Последнюю из дома Романовых» и «восстановительницу» Польши ожидала банальная долговая тюрьма.

Вот здесь-то и подоспело неожиданное «спасение» в лице объявившегося в Риме Ивана Христинека, адъютанта графа Алексея Орлова. Учтивый офицер в штатском ненавязчиво расспрашивал о загадочной обитательнице дома на Марсовом поле и даже осмелился предложить ей свои услуги на предмет получения ссуды у банкира Дженкинса. Поначалу предложение было отвергнуто — то ли из-за боязни подвоха, то ли из-за того, что авантюристка с самого начала не включала в свои расчёты командующего российским флотом, вариант с его участием не прорабатывала и была озадачена его неожиданным откликом.

Но ловкий адъютант оказался на высоте — он уверил «принцессу» в живейшем участии в ней своего начальника и письменно уведомил её о получении 27 января письма, в котором граф Орлов просил её о личной встрече. В октябре 1782 года Христинек, в то время уже подполковник и комендант Симбирска, рассказал путешествовавшему по России юному сыну Екатерины II Алексею Бобринскому «целую историю о той персоне, которая в Италии была и которая привезена была на кораблях в Петербург, где и скончалась». «Мне сказал, — зафиксировал в дневнике Бобринский, — что он из главных действующих лиц был, и что французский, испанский, свейский (шведский. — И. К.) и голстинский дворы писали к ней, и что деньгами её снабжали, что он успел все её бумаги схватить; что она прежде была в Голстинии, после в Польше, а оттуда поехала в Италию и именно в Неаполь; а оттуда приехала в Рим, откуда её и выманил он в Пизу, где её и повезли на кораблях; что с нею было два поляка, которых также повезли в Россию».

Сама «принцесса» на следствии вспоминала, что посланец спрашивал её: та ли она особа, что послала письма и документы Орлову? Чем завоевал доверие претендентки бойкий адъютант — обещал ли поддержать её или просто намекал на недовольство Орлова порядками в Петербурге, — мы не знаем, но свою миссию он выполнил успешно. Во всяком случае, самозванка в беседе с аббатом оценила Христинека как человека «очень искреннего». Может быть, Елизавета не только увидела в нём очередного «спонсора», но и впрямь понадеялась на возвращение возможности играть прежнюю роль — или её и впрямь ослеплял блеск российской короны. Она всё ещё не верила своему счастью, так внезапно материализовавшемуся из её завиральных идей. Но деваться, судя по всему, ей было некуда — кардинал Альбани в очередной раз отказал в просьбе выдать всего-то тысячу цехинов. И она решилась.

Елизавета едва ли даже подозревала, что стала объектом целенаправленной «охоты», хотя бы потому, что вообще не представляла себе реалий российской жизни. «Находяся на другом краю Европы, никогда того не воображала, чтоб быть ей в здешнем месте», — вырвалось у неё на одном из допросов во время следствия в Петербурге. Между тем машина политического сыска пришла в движение. 12 ноября 1774 года императрица Екатерина II сообщила Орлову: «…Письмо, к вам написанное от мошенницы, я читала и нашла оное сходственным с таковым же письмом, от неё писанным к графу Н. И. Панину. Известно здесь, что она с князем Радзивиллом была в июле в Рагузе, и вам советую послать туда кого и разведать о её пребывании, и куда девалась, и если возможно, приманите её в таком месте, где б вам ловко было бы её посадить на наш корабль и отправить её за караулом сюда; буде же она в Рагузе гнездит, то я уполномачиваю вас чрез сие послать туда корабль или несколько, с требованием о выдаче сей твари, столь дерзко всклепавшей на себя имя и природу, вовсе несбыточные, и в случае непослушания дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько метать в город можно; а буде без шума способ достать есть, то я и на сие соглашаюсь».

Можно спорить, действительно ли Екатерина испугалась «побродяжки». Императрица отнюдь не была трусихой; хладнокровие сочеталось в ней с выдержкой и честолюбием. «Господин фельдмаршал! Если уж дело дошло до драки, лучше поколотить, чем быть самому побитым…» — ободряла она одного из своих военачальников. Государыня не была ни жестокой, ни мстительной; но при этом искренний патриотизм, добродушие и обаяние сочетались у неё с отсутствием угрызений совести и беспощадностью к соперникам в борьбе за власть. В этом смысле военная операция с применением «бомб» или «тихим» похищением её нисколько не смущала. К тому же не следует забывать, что за 12 лет правления Екатерина ещё не стала безусловно «великой» и бесспорной «матерью отечества», каковой была в конце своего царствования, а приведённые выше дела Тайной экспедиции показывают наличие не то чтобы очень сильной, но постоянно возникавшей угрозы очередного переворота. А ей ли не знать, чем может обернуться недооценка опасности? Вот её покойный супруг, «урод» Пётр III, до последнего дня царствования не верил, что может потерять трон… Если бы речь шла только о содержанке «беспутного» Радзивилла, можно было бы особо не беспокоиться; но эта «тварь» претендует на самостоятельную роль и пытается соблазнить её заграничное воинство!